«А что, если к ним подойдет помощь? – тоскливо подумал человек в давно потерявших цвет джинсах, камуфляжном бушлате с вырванными из спины клочьями серой ваты (подкладка покоробилась от крови и стояла колом, но выбирать не приходилось – осенние заморозки пришли совсем некстати) и сбитой набок каске. – Не этот затравленный сброд, а регулярные части? Зажмут нас тут и перещелкают, как зайцев… Гуманничать не станут…»
Иллюзий он не строил: сам два дня назад стаскивал бушлат с мертвого солдатика, с которым поступили без всякой оглядки на международные конвенции, и отлично знал, что с ним было бы то же самое, окажись он в руках противника. А то и пули пожалели бы: довелось ему уже видеть товарищей, оказавшихся на пути прорвавшегося из окружения отряда… Получить широким штык-ножом в живот и потом долго подыхать где-нибудь в пропахшем кошачьей мочой подъезде с сорванной взрывом железной дверью, бережно пытаясь запихнуть обратно упрямо выползающие из нутра кишки, перемешанные с грязью и окурками… Бр-р-р… Лучше уж пуля или осколок.
Асфальт под боком конвульсивно дрогнул, сырой воздух внезапно колыхнулся всей массой, словно от великанского зевка, неприятно вдавив барабанные перепонки, и на фасаде ненавистного здания расцвел исполинский черно-оранжевый цветок невиданной красоты… Еще и еще один…
Обдирая руки о топорщащуюся бритвенными заусенцами металлическую терку со следами серебристой краски, человек вскочил на ноги. Не обращая внимания на дождем сыплющиеся вокруг обломки кирпича и бетона, он сорвал со стриженной ежиком черноволосой головы каску и уставился на неохотно уступающее разрушению здание.
– А-а-а-а-а!.. – хрипло рвался из пересохшего, забитого пылью и сладкой пороховой гарью горла надсадный крик. – А-а-а-а-а!!!..
По пыльно-серому лицу, оставляя в грязи извилистые дорожки юношеской кожи, бежали счастливые слезы…
Георгий Владимирович Сотников вздрогнул и открыл глаза, настороженно прислушиваясь. В дверном замке, таком же допотопном для современной молодежи, как и сама квартира добротной «сталинской» постройки, поворачивался ключ. Один поворот, другой. Тонкий, еле слышный скрип давно не смазанных петель, ворчливый голос:
– Шарниры-то надо бы смазать, скрипят как… Пап, привет!
Владька, сын. Не какой-нибудь громила, налетчик или убийца хотя бы. Даже жаль…
– Пап! У тебя тут какое-нибудь масло есть, типа машинного? Хотя, откуда…
Сын, как всегда сгорбившись, протопал в кухню, неся в обеих руках наполненные разными угловатыми предметами полиэтиленовые пакеты: один новенький, с рекламой сигарет «Кэмэл» – гордый верблюд на фоне песочно-желтых пирамид, другой – старый, потертый и рваный, непонятно на чем держащийся, с ярко-фиолетовыми по серебристому буквами «BOSS». Опять он словно не заметил молчания отца. Конечно! Разве это обязательно – обращать внимание на едва живую скрюченную развалину в древней, как и он сам, инвалидной коляске?