— В Северной Африке нас доставала жара. Ребята буквально падали. Только что человек стоял, и вот уже валяется. У многих случалась коронарная недостаточность. Однажды я выстрелил в парня, так у него от этого зноя тело до того размякло, что он успел повернуться и проследить, как пуля вылетела из него с другой стороны. — Чак для большей убедительности пару раз ткнул пальцем в скамейку. — Вот так она вылетает, а он провожает ее глазами, — тихо сказал он. — Клянусь Богом.
— Единственный, кого ты убил?
— Вблизи. А ты?
— У меня не так. Я убил многих и все это видел невооруженным глазом. — Тедди прижался затылком к стене и уставился в потолок. — Если бы у меня был сын, я бы, наверно, не пустил его на войну. Даже на такую, как тогда, когда у нас не было выбора. Я не уверен, что от человека можно это требовать.
— Что?
— Убивать.
Чак подтянул к груди одно колено и сказал:
— Родители, подружка, друзья, не прошедшие медобследование в военкомате, все задают мне один и тот же вопрос, сам знаешь какой.
— Да.
— Что я чувствовал? Они хотят знать. А я не знаю, что я чувствовал. Это происходило с кем-то другим. А я на это смотрел откуда-то сверху. — Он развел руками. — Не знаю, как еще объяснить. Ты меня понимаешь?
— В Дахау нам сдались пятьсот эсэсовцев, — начал Тедди. — Там были репортеры, которые, как и мы, видели мертвые тела, сложенные штабелями на железнодорожной платформе. Они, как и мы, все понимали. И взглядами одобряли то, что мы сделали. А уж как мы хотели этого. Короче, мы расстреляли этих гребаных фрицев. Разоружили, поставили к стенке и расстреляли. Из ручных пулеметов. Триста с лишним, одним махом. А потом прошлись вдоль тел и добили в голову тех, кто еще дышал. Военное преступление, верно? Но это было лучшее, что мы могли сделать, Чак. Репортеры, сукины дети, нам аплодировали. А лагерники плакали от счастья. Поэтому нескольких эсэсовцев мы передали им. И они разорвали их на куски. К концу дня мы очистили эту землю от пятисот живых душ. Прикончили всех до единого. Никакой самообороны, никаких военных действий. Убийство чистой воды. И при том никаких сомнений. Они заслуживали худшего. Значит, все в порядке — но как дальше с этим жить? Как объяснить жене, детям, родителям то, что ты совершил такое? Казнил безоружных людей. Пусть даже врагов. Невозможно. Они никогда не поймут. Хотя ты это сделал во имя справедливости. И все же поступил аморально. И тебе уже не отмыться.
Чак заговорил после паузы:
— По крайней мере, это было во имя справедливости. А посмотри на этих несчастных болванов, возвращающихся из Кореи. Они так и не поняли, что они там делали. Мы остановили Адольфа. Мы спасли миллионы жизней. Так? Это уже кое-что, Тедди.