Коули подался вперед, протянул ему сигарету и поднес зажигалку.
— Когда-то во Франции я любил женщину, — сказал он. — Только не говорите моей жене, о'кей?
— О'кей.
— Я любил ее, как любят… не важно. — В его голосе прозвучала нотка удивления. — Такую любовь ведь ни с чем не сравнивают, правда?
Тедди помотал головой.
— Она — уникальный дар, сама по себе. — Коули провожал взглядом дымок от сигареты за пределы этой комнаты, куда-то за океан.
— Что вы делали во Франции?
Коули с улыбкой погрозил ему пальчиком.
— Вопрос снимается.
— Короче, как-то вечером она шла ко мне. Видимо, спешила. В тот вечер в Париже накрапывал дождь. Она поскользнулась. И все.
— Она что?
— Поскользнулась.
— И? — Тедди вопросительно глядел на него.
— И ничего. Она поскользнулась. Упала ничком. Ударилась головой. Умерла на месте. Можете себе представить? Сколько возможностей погибнуть на войне, да? А тут поскользнулась.
В его глазах была боль, даже после стольких лет, и отказ понимать, как он стал жертвой этой космической шутки.
— Бывает, что я по три часа кряду не вспоминаю о ней, — тихо продолжал Коули. — Бывает, что я целыми неделями не вспоминаю ее запах или взгляд, каким она меня одаривала, когда выяснялось, что мы сможем провести вместе ночь, или ее волосы, которыми она играла за чтением книги. Бывает… — Он загасил сигарету. — Я не знаю, куда отправилась ее душа. Может, есть такая дверца, которая открывается в момент смерти, и в эту дверцу ее душа улетела? Я завтра же помчусь в Париж, если мне скажут, что дверца еще раз откроется, и отправлюсь за ней следом.
— Как ее звали?
— Мари. — Вместе с этим словом из Коули словно ушла часть энергии.
Тедди затянулся и не спеша выпустил облачко дыма.
— Долорес во сне постоянно металась, — завел он свою песню, — и через раз заезжала пятерней мне в лицо, кроме шуток. Бац. Прямо по носу. Я убирал ее руку, порой довольно грубо. Ты сладко спишь, и вдруг на тебе, получай. Спасибо, дорогая. Но бывало, я ее руку не трогал. Целовал, нюхал, все такое. Вдыхал ее запахи. Я бы продал душу дьяволу, док, чтобы только эта рука снова лежала на моем лице.
Дрожали стены, ночь сотрясалась от ураганного ветра.
Коули смотрел на Тедди так, как взрослые поглядывают на детей, играющих на оживленном перекрестке.
— В своем деле я кое-что понимаю, пристав. Да, эгоист. Мой ай-кью зашкаливает. Я с детства «читаю» людей. Как никто. Один вопрос… не хотелось бы вас обидеть… так вот, вы склонны к суициду?
— Гм. Хорошо, что вы не хотите меня обидеть.
— Так как, посещают мысли?
— Да, — признался Тедди. — Вот почему я больше не пью, доктор.