— Тебе не холодно, Аня? — спросил он, и его голос показался ему хриплым и звучащим как бы издалека.
— Нет, совсем не холодно, — ответила она.
Они молча стояли рядом, а потом Аня сказала:
— А ведь дождь-то прошел.
Тогда он увидел, что дождь действительно прошел.
— Может быть, опять пойдет, — сказал он с тайной надеждой, — постоим пока.
Они опять стояли молча.
— Нет, все-таки надо идти, дождя-то давно уж нет, — промолвила Аня.
— Сейчас нет, а может опять пойти.
— Ты не хочешь, значит, идти со мной? — Она отступила от него и сделала притворно-обиженное лицо.
Он заглянул в ее серые глаза, они словно выцвели слегка. Она отвела взгляд от него.
— Не смотри так, — сказала она, — а то я убегу от тебя.
— Ну и убегай.
— И убегу. — Она дернула его за волосы, сказала: — Не догнать! — и побежала по зеленой лесной дорожке...
В этот миг к нему подошел сержант и сказал:
— Товарищ лейтенант, как с питаньем на привале будем устраиваться?
Дорога была избита, разрыта, завалена обломками. Деревья по сторонам были расщеплены, обезображены, все чаще виднелись обугленные остовы танков, разбитые автомашины, орудия с задранными в небо стволами. Там и сям лежали в поле трупы — еще в сапогах.
Когда с поворота шоссе показался полустанок, Журавлев не сразу узнал знакомое место. От пристанционного дома остались одни трубы, навеса над платформой не было и в помине. Рельсы были сняты, а под насыпью, колесами вверх, беспомощный, как черепаха, перевернутая на спину, лежал маневровый маленький паровоз.
Вот здесь он в последний раз сел в вагон, чтобы никогда не возвращаться сюда, — а теперь, волею войны, он снова здесь.
За два месяца до войны он навсегда расстался с Аней. «Я его люблю, но и тебя люблю, но ты теперь все равно не поверишь, что я и тебя люблю. Да и нельзя любить двоих» — так сказала она. У нее хватило такта удержаться от «надеюсь, мы останемся друзьями». Какая уж тут дружба. А что ему оставалось сказать?
Сейчас она где-то на Волге, — больше ничего он о ней не знает...
Батальон миновал полустанок.
Все кругом было перепахано снарядами, даже телеграфные столбы сметены огнем. Вот и ласточкам сидеть негде, подумал Журавлев, а она любила ласточек.
Страшная усталость все ниже сгибала плечи людей, и все кругом было пеpенасыщено усталостью — и небо, и земля. И конские трупы в дорожных кюветах улыбались судорожной улыбкой, радуясь, что смерть стала для них отдыхом.
И мертвецы, припавшие к опаленному суглинку на подступах к вражеским окопам, казалось, запнулись на бегу от усталости и уснули, не выпуская из рук оружия, и будут спать годы, а потом снова встанут и, с корнем вырывая травы, пришившие их тела к земле, в молчаливой ярости кинутся вперед, в атаку, и полевые бесстыдно алые маки, проросшие сквозь их сердца, будут колыхаться на лоскутьях их одежд.