Ее мать была самой обычной берегиней. Она ни чем не отличалась от своих подружек. Пока была молодой. Потом она, как и полагается, влюбилась, в обычного деревенского парня. Она вскружила ему голову настолько, что потеряв над собой контроль, он пошел за ней в тайгу. Он ходил за ней по пятам, вымаливая у нее любовь. Он получал ее вновь и вновь. Пока не умер. Ивушка, как ее звали тогда, не смогла простить этого, не смогла понять. Оставшись без любимого, она прокляла Тайгу, прокляла весь мир, возненавидела всех своих подруг и, родив, наконец, дочку, стала отшельницей. Поменяла она и имя, стала называть себя Нагира.
С тех пор прошло почти двести лет. За это время к ней присоединилось еще несколько обиженных берегинь. Целыми днями они только и занимаются тем, что придумывали всевозможные пакости, разрабатывают хитроумные планы, целью которых является одно — побольнее задеть Тайгу. Сколько раз она взывала к их разуму, умоляла вернуться к ним. Но они лишь скалил свои желтые зубы и громко хохотали. Бедные, бедные ее девочки. За что же они винят ее, ту, что дала им свободную и беззаботную жизнь? Не ведают они, что творят. Разрастается их злоба, как плесневелый грибок, и их же самих травит. Пустив корни в их души, окутывает своей паутиной их лица, безобразит тело, вырывает волосы. Бедные, бедные ее девочки.
Ведь если бы она хотела, то могла бы одним своим дыханием смести их с лица земли. Но никогда она этого не сделает, ни за что. Они ведь ее дочери, пусть и неразумные, и непослушные, и существуют против всех законов природы. Все живое достойно жизни. И никто не имеет права отнимать у них эту ценность, даже она.
В последний раз Тайга горестно вздохнула, всколыхнув листвой своей листвой, и притихла. Мысли ее потекли совсем в другом направлении.
* * *
— Ты мой хороший, мой сильный и смелый зверек, — ворковала Нагира, нежно теребя густую волчью шерсть. Хозяин сибирского леса с силой терся об ее ноги и повизгивал от удовольствия. — Как жаль, что я престала понимать твой язык. Это все Тайга! Никак не может успокоиться. Уж и не знает, какую гадость нам сделать. Даже лишила дара понимать язык животных. Ненавижу ее! Ненавижу! Она лишила меня самого дорого!
Глаза ее сощурились в узкие щели. Кажется, в них блеснула слеза.
— Да все это в далеком прошлом, — махнула она рукой.
Волк проследил за ее жестом и преданно уставился на нее черными горящими глазами.
— Обиделся на своих? Да, лохматый? — понимающе кивнула она. — Задрали они тебя, замучили? Надоело подставлять свое нежное брюхо под их острые клыки? Понимаю, понимаю. Когда то я тоже была изгоем. Не было у меня друзей, одни враги. Хотя друзей то и сейчас нет. Одни недотепы кругом. Никому нельзя ничего доверить. Один ты у меня.