— Успокойся, Марин, не шуми, — поморщился Василий Геннадьевич. — И чего ты так на этого Колю взъелась? Нормальный парень, порядочный, ответственный.
— И в Москву он ездил не развлекаться, — почувствовав поддержку отца, осмелела Ира. — Коля сразу на работу устроился, и карьера у него удачно складывается. Сейчас он руководит коллективом.
— Значит, бросишь меня, больную? — истерично взвизгнула женщина.
— Я не брошу тебя, мама, ни больную, ни здоровую. Сначала мы переберемся в Москву, потом вас с папой заберем.
— Слышишь, Вась, нас они заберут! И чего мы с отцом делать будем в твоей загазованной Москве? Были мы там прошлым летом, хоть и проездом, но почти сутки по столице болтаться пришлось. Я чуть с ума не сошла: шум, гам, суета. Все бегут как ненормальные, глаза вниз опустят и несутся, несутся. В метро не протолкнуться, такая толчея. Ужас!
— А я там не была, зато мне она почти каждую ночь снится. Мне даже кажется, что я знаю этот город не хуже своего. Там так красиво, так необыкновенно! Когда по телевизору Москву показывают, я стараюсь запомнить каждую деталь, рассмотреть каждый дом, каждый мостик, памятник. Почему-то я всегда была уверена, что буду жить именно там.
— Как… снилась? — не поверила своим ушам Марина Юрьевна.
— Я просто тебе об этом не говорила. Знала, что ты будешь категорически против. Хотя на самом деле лет с пятнадцати столицей бредила. Когда Коля уезжал, я очень страдала, но в глубине души была очень рада. И все это время верила, что рано или поздно он за мной вернется.
После этих слов в спальне повисло тяжелое молчание. Ира медленно переводила взгляд с матери на отца, пытаясь понять, что они чувствуют. Мамино лицо было напряжено, взгляд — жесткий и пронизывающий. Девушка с детства знала это выражение. Знала она и то, что за этим последует: полное игнорирование ее, как человека. Она будет смотреть на дочь, как на предмет домашнего обихода, не обращая на нее никакого внимания. В то же время она будет вдвойне приветлива с отцом. В детстве Ира тяжело переживала такие воспитательные меры, хвостиком ходила за мамой и умоляла простить ее, порой сама не понимая за что. Когда, смилостивившись над нерадивой дочерью, она просила девочку подробно объяснить ей, чего конкретно она не будет больше делать, малышка терялась, краснела, бормотала что-то невнятное, а потом начинала горько плакать. Тогда мама усаживала ее на колени и долго объясняла Ире, как нужно вести себя воспитанным девочкам. Она пыталась запомнить каждое мамино слово, чтобы ни в коем случае не повторить своих ошибок. Порой она завидовала своей подружке Насте, у которой была совсем другая мама: она громко ругалась, а потом все ей прощала. Они обнимались и смеялись, прося друг у друга прощение, одна — за детские шалости, другая — за то, что не сдержалась и накричала на любимую дочь. Там, в Настиной семье, все было просто и понятно. И именно этой простоты так не хватало Ире.