То нерешительно поддерживая Синева, то споря с ним, Братчиков не мог все-таки не признаться себе, что он втайне завидует ему. Ведь если бы не Василий, поднявший всех коммунистов на ноги, стройку наверняка бы законсервировали на зиму, и теперь никто бы и заикнуться не посмел о новом комбинате. Зареченцев будто не помнит этого. Одним словом, хорошая мина при плохой игре. Начать строительство, нашуметь в газетах, выпросить у Госплана столько денег, а потом, убедившись, что задачка не по силам, доказывать тому же Госплану «целесообразность временного прекращения работ», — это ли не шараханье из стороны в сторону? «Синеву еще простительно», — вспомнил он слова Зареченцева. Ловко умеет прощать, будучи сам кругом виноватым. Не получится ли так и на этот раз?
Чем ближе подъезжал к дому Алексей Викторович, тем больше сердился на самого себя. Да как он мог без боя сдать правильную позицию, — согласиться строить два комбината одновременно, — не имея еще никакой производственной базы? Как он сейчас, позволительно спросить, будет оправдываться перед тем же Синевым? Тот, ясно, не остановится на полпути, пойдет в обком, напишет в Москву. Василию действительно нечего терять. Ну, а тебе-то что терять, Алексей Братчиков? Дальше Зауралья не пошлют, ниже прораба не разжалуют.
И выходит, что ты сам настоящий п е р и г е й щ и к, хотя и любишь подтрунивать над кем-нибудь из старых дружков-пенсионеров, вовремя сошедших с апогея.
Из-за Сухой речки долетело тревожное курлыканье усталых журавлей. Братчиков прислушался, велел остановить машину. Все громче, громче журавлиный клик. Он достал из внутреннего кармана полушубка недавно приобретенные очки и, запрокинув голову, стал вглядываться в высь, еще белесую, едва начинавшую линять после мартовских буранов и метелей. Головной косяк вымахнул из синей проталины неба и размашистым пунктиром косо перечеркнул белое снеговое облачко. Подлетая к озеру, на берегу которого шла стройка, птицы, сбитые с толку, описали круг над озером и, не сразу подчинившись зову вожака, только на втором круге начали вытягиваться в цепочку. Вот они снова подравнялись и, сомкнув длинные вереницы в острый угол, продолжали свой полет на север.
Алексей положил очки в карман. «Стареешь, стареешь, братец... Впрочем, дело не в очках, — их можно сменить за свою жизнь с десяток. Плохо, если душа перестает быть зрячей...»
— А тебе только что звонили из области, — встретив его у крыльца, сказала Мария Анисимовна.
— Не успеешь доехать, как барабанят.
— Что-то срочное.
— Подождут. Ты, Маруся, не обращай внимания. Там ихнего брата много, и у каждого телефон на столе: междугородная не успевает отвечать.