Молчаливым был этот рижский парень. Но вот его не стало, и все поняли, как много значил он для бригады. Одни говорят, что произошел обычный несчастный случай: каменщик сорвался с трапа и разбился насмерть. Другие во всем винят технику безопасности. Третьи утверждают, что без жертв строить нельзя. Живые всегда оправдываются перед мертвыми. Но виноват, конечно, в первую голову сам бригадир, пусть следователь и пришел к выводу, что никто не виноват. Как это так — никто? Даже за самоубийство кто-нибудь должен отвечать. Федор просил начальника освободить его, по крайней мере, от обязанностей бригадира. Не освободили. Тогда он обратился к Зареченцеву. Тот накричал при всех: «Что за разговоры? Работайте и не распускайте слюни!» И только Синев посочувствовал ему: «Я понимаю тебя, Федя. Моральную ответственность не может снять никакой Зареченцев. Что для него смерть человека, оступившегося на строительных лесах, — он проходил мимо не таких смертей. Зареченцевых и витковских не мучает совесть». Федор поразился, как Василий Александрович совсем не к месту упомянул Витковского, но промолчал — было не до того.
А сегодня, подумав о том, он даже рассердился на Синева: разве можно сравнивать боевого генерала, его любимца, с этим гражданским инженером? Не так уж много у нас витковских, которые, отказавшись от всех благ, положенных им по закону, добровольно поехали в деревню. Есть в области еще один — заслуженный старый летчик Белов, тоже директор крупного совхоза. Говорят, есть несколько таких где-то в Сибири да в Целинном крае. Но Витковский среди них первый. Он и тут, как на фронте, с утра до вечера на ногах. Еще бы! Совхоз только по названию «Гвардейский», а в общем самый рядовой. И напрасно Братчиков иной раз неуместно шутит по адресу Витковского. Но ему простительно — запасник. А вот почему полковник Синев, прошедший огонь и воду и медные трубы, позволил себе этот выпад? Поставить Павла Фомича рядом с Зареченцевым! Это уж слишком. От зависти, что ли? Да нет, Василий Александрович, конечно, оговорился.
Федор сейчас готов был защищать Витковского до последнего, как под Харьковом, когда тот шел в боевой цепи стрелков, под прямой наводкой немецких батарей. Он отчетливо увидел генерала в плащ-накидке среди разрывов мин, там, где встала самоходка с меловой надписью на борту «Даешь Днепр!», и так остро ощутил грозовую атмосферу боя, что невольно поднял голову и быстро взглянул на запад. На западе тихо струилось уже слабеющее марево, и густая желтизна стекала с пшеничных гребней совхозных балок. Кажется, та же степь, что и за Донцом, но какая тишина, какие чистые акварельные краски.