— О чем задумался, эстлос?
— По-видимому, это признак близящейся старости, когда прошлое начинает побеждать настоящее.
Пан Бербелек встряхнул головой.
Румия придержала нож над лососем.
— Я тоже помню, в тот год замерз весь Рейн, перед отъездом вы посетили нас, эстлос, с дочкой и сыном. Ох, прошу прощения.
— Абель, так.
— Прошу прощения, мне так жалко.
Бербелек махнул рукой с салфеткой, вытер нею губы.
— Нет никакой причины, чтобы тебе было неприятно. Меня всегда удивляла эта форма. Что, собственно, кроется за подобными выражениями сочувствия? Ведь не сочувствие, к нему способны только самые близкие люди, с которыми нас соединяет подобие Формы. Так может, дело в том, чтобы утешить носящего траур? Может, в том, чтобы проявить уважение? Но кому? Покойному? Чужой человек приходит и говорит, как ему больно; вто время, как я прекрасно знаю, что ему не больно. И это в самый момент такого напряжения чувств: после смерти, во время похорон, все сожжения. Удивительно, как еще над могилами не доходит до драк. Собственно — когда подумаешь о таком — вот это как раз Абелю понравилось, в виде посмертной чести. Мхммм.
Девушка коснулась его ладони.
— Просто я хотела попросить прощения за то, что призвала воспоминания об Абеле.
— Но почему нужно за это извиняться? Почему я должен был бы избегать воспоминаний о нем? Разве он был преступником, плохим, мелким и подлым человеком?
После этих слов Румия слегка улыбнулась, склоняя голову набок.
— Нет, эстлос. У него были великие мечты. Он рассказывал мне…
— О чем?
— Я и подумала: сын такой же, как и отец.
— Скорее уже, наоборот, — буркнул про себя пан Бербелек.
В небольшой салон на третьем этаже освещение от пирокийных ламп не доходило, слуги внесли масляные лампы и подсвечники; в камине уже горел огонь, трещали пожираемые огнем дрова. Пан Бербелек и князь разместились в креслах, повернувшись полупрофилем к очагу, от которого расходились волны жара. Окна закрыли тяжелыми шторами. Вавилонский ковер глушил шаги слуг. Свет не добирался до противоположной стены, и там, в углах за эгипетскими амфорами и старинными франконскими доспехами росли мясистые тени. Доулос подал аристократам трубки; они закурили. Смесь состояла из пажубы, гашиша и нового, сибирского зелья. Какое-то время они молча дымили.
Забытая слугами кочерга застряла между щепками в камине, постепенно нагреваясь — князь протянул руку и тут же отвел ее, ругнувшись. Пан Бербелек наклонился, неспешно вынул кочергу, кожа на ладони даже не покраснела.
— Ах. Так. — Князь закинул ногу на ногу. — Говорят, эстлос, будто бы Лунная Ведьма влила в твои жилы Огонь.