— Вы уверены, что это был Дэйли?
Девушка взяла фотографию и снова на нее взглянула. Она была абсолютно уверена и все же не могла смириться с тем, что красивый, любезный мужчина, которого она встретила в коридоре отеля, — вор, что он ограбил кого-то в суматохе того ужасного дня. Это казалось кощунством, и она окончательно смутилась.
— Уверена. Ричард Дэйли. Но я и подумать не могла… Я просто…
— Вы уверены, что это он?
— Да… Но он просто попал не туда.
— Поверьте, леди, он вечно попадает не туда.
Не включая свет, Рики работал в кожаных шоферских перчатках — очень тонких, из телячьей кожи. Они нравились ему, потому что позволяли все чувствовать, в них было не слишком жарко, они легко влезали в карман пальто и стильно выглядели. Рики гордился некоторыми тайными аспектами своего мастерства, точно так же как профессиональный столяр гордится идеально прилаженными шарнирами в ящиках комода. Это то, что называется призванием, склонностью. Его работа проходит в тени, без свидетелей, но тем больше поводов делать ее без сучка и задоринки. Рики состоял в тайной гильдии и ощущал легкий трепет профессионализма, когда натягивал перчатки и разминал пальцы. Он был занят делом и радовался.
Рики включил лампу, потом опустил шторы, хорошенько запомнив, на какой высоте находилась каждая из них.
Работать нужно не спеша. Он отслеживал Курта всего пару дней (по меркам Рики, просто преступная халатность), но недельное соглашение Линдстрома с Бостонским симфоническим оркестром — редкая удача, которую вряд ли стоит упускать. Сегодня он будет в Симфони-Холл, где дают «Римские сосны», как и накануне. Пьеса идет после антракта. Таким образом, Линдстром вернется не раньше десяти.
Рики тщательно обыскал переднюю. Он не трогал ничего, если только не было необходимости посмотреть под предметом, и осторожно возвращал вещи на место.
В углу стояло пианино, заваленное грудой нот. На полочке лежала рукописная партитура, над которой, видимо, работал Линдстром. Рики не умел читать ноты, но все равно изучил рукопись. Она была написана карандашом, без стираний и зачеркиваний, в каждой строке — ровно восемь тактов. Нечто невероятно сложное, зашифрованное, безумное. Над пианино висела репродукция с изображением хмурого Бетховена.
Одну стену занимали полки, в том числе сооруженные из досок и кирпичей. Они были заставлены книгами. Книги лежали грудами на полу. Ничего случайного. В одном месте стояли романы — начиная от «Американской трагедии» Драйзера и произведений Достоевского и заканчивая бульварным чтивом (в огромном количестве). Курт явно частенько навещал свою библиотеку: более половины ее содержимого составляли книги в мягких обложках, потертых и погнутых. Линдстром много читал — возможно, даже слишком много. Рики куда сильнее восхитился той частью собрания, где стояли Хэммет и Чандлер, а еще — множество книг Джима Томпсона, Патриции Хайсмит и Честера Гаймса (по алфавиту). Попадалась и литература сомнительного свойства вроде «Бандиток» или «Дерзкой девчонки». Рики вытащил несколько таких книжек и ухмыльнулся, разглядывая яркие обложки, — на них были изображены женщины разной степени наготы, соблазнительно смотрящие на мужчин в фетровых шляпах и с пистолетами.