У Лягушачьего пруда на дощатой скамейке сидела женщина, прижимая ко рту скомканный платочек. Глаза у нее были влажные. Рики остановился, чтобы предложить ей свой нетронутый платок, который лежал сложенным в кармане пиджака.
— Держите, — сказал он.
— Не нужно.
— Да бросьте, он чистый. Я его просто так ношу.
Рики отвел взгляд, чтобы она могла спокойно высморкаться.
— Кто мог это сделать?.. — Женщина всхлипнула.
Рики снова посмотрел в сторону, но заметил в уголках ее рта застенчивую улыбку. Ну-ну.
— Кто мог это сделать?
Давай, улыбнись. Никто не в силах отрицать, что в этом есть некое тайное удовольствие. Кеннеди мертв, но люди еще никогда не чувствовали себя настолько живыми. Все эти неудачники, которые трубят на работе с девяти до пяти, секретари, официантки, телефонисты… Они как будто долгие годы ждали возможности проснуться. Здесь и сейчас, вместе, в этот великий день. Рики подумал, что, если угодно, он бы мог позондировать эту женщину (где она работает? что знает? какие возможности?). Она доступна. Возможно, чувствует себя слегка опьяненной ощущением новизны. До сих пор она в жизни не испытывала подобной полноты бытия. Такова ограниченность человеческого сознания: мы живем лишь прошлым и будущим, не воспринимая настоящего. «Сейчас» не занимает никакого места, это воображаемая дыра между прошлым и будущим. Лишь немногие способны ощущать настоящее — спортсмены, музыканты и воры наподобие Рики Дэйли, но даже для них это мимолетное чувство, ограниченное мгновением действия. Бобу Коузи[1] было знакомо это ощущение. Майлзу Дэвису[2] — тоже. Момент неограниченной импровизации. Сегодня то же самое переживала эта девушка, и ей хотелось поделиться опытом хотя бы с незнакомцем. Что ж, решил Рики, в этом есть определенный смысл. Убийство Кеннеди действительно возбуждает. Хороший день для работы.
— Кастро, — сказала она. — Больше ничего в голову не приходит. Может быть, виноват Кастро?
— Может быть.
— Я испортила ваш платок. Простите. Кажется, он дорогой…
— Ничего. Я все равно его украл.
— Вы?! О… — Она улыбнулась, раскусив шутку. Оценивающе взглянула на Рики. — Вы очень любезны. Как вас зовут?
— Это долгая история…
Он оставил ее и двинулся через парк. Дыхание паром повисало в морозном воздухе.
На Эрлингтон-стрит двери в церковь стояли распахнутыми, внутри было тепло, стены — белые, как яичная скорлупа. Сквозь открытые двери Рики заметил органиста — молодого человека с красными щеками и прядью светлых волос, падавшей на глаза, так что ему приходилось отбрасывать ее назад, мотая головой, точно лошадь. Органист играл, как будто в экстазе, — глаза закрыты, корпус слегка покачивается.