— Да, — отвечала Лиза, — это безделка, но недурная.
— А как, по-вашему, — спросил Лаврецкий, — хороший он музыкант?
— Мне кажется, у него большие способности к музыке; но он до сих пор не занимался ею как следует.
— Так. А человек он хороший?
Лиза засмеялась и быстро взглянула на Федора Иваныча.
— Какой странный вопрос! — воскликнула она, вытащила удочку и далеко закинула ее снова.
— Отчего же странный? Я спрашиваю о нем у вас как человек, недавно сюда приехавший, как родственник.
— Как родственник?
— Да. Ведь я вам, кажется, довожусь дядей?
— У Владимира Николаича доброе сердце, — заговорила Лиза, — он умен; maman его очень любит.
— А вы его любите?
— Он хороший человек; отчего же мне его не любить?
— А! — промолвил Лаврецкий и умолк. Полупечальное, полунасмешливое выражение промелькнуло у него на лице. Упорный взгляд его смущал Лизу, но она продолжала улыбаться. — Ну, и дай бог им счастья! — пробормотал он, наконец, как будто про себя, и отворотил голову.
Лиза покраснела.
— Вы ошибаетесь, Федор Иваныч, — сказала она, — вы напрасно думаете… А разве вам Владимир Николаич не нравится? — спросила она вдруг.
— Не нравится.
— Отчего же?
— Мне кажется, сердца-то у него и нету. Улыбка сошла с лица Лизы.
— Вы привыкли строго судить людей, — промолвила она после долгого молчанья.
— Я? — Не думаю. Какое право имею я строго судить других, помилуйте, когда я сам нуждаюсь в снисхождении? Или вы забыли, что надо мной один ленивый не смеется?… А что, — прибавил он, — сдержали вы свое обещание?
— Какое?
— Помолились вы за меня?
— Да, я за вас молилась и молюсь каждый день. А вы, пожалуйста, не говорите легко об этом.
Лаврецкий начал уверять Лизу, что ему это и в голову не приходило, что он глубоко уважает всякие убеждения; потом он пустился толковать о религии, о ее значении в истории человечества, о значении христианства…
— Христианином нужно быть, — заговорила не без некоторого усилия Лиза, — не для того, чтобы познавать небесное… там… земное, а для того, что каждый человек должен умереть.
Лаврецкий с невольным удивлением поднял глава на Лизу и встретил ее взгляд.
— Какое это вы промолвили слово! — сказал он.
— Это слово не мое, — отвечала она.
— Не ваше… Но почему вы заговорили о смерти?
— Не знаю. Я часто о ней думаю.
— Часто?
— Да.
— Этого не скажешь, глядя на вас теперь: у вас такое веселое, светлое лицо, вы улыбаетесь…
— Да, мне очень весело теперь, — наивно возразила Лиза.
Лаврецкому захотелось взять ее обе руки и крепко стиснуть их…
— Лиза, Лиза, — закричала Марья Дмитриевна, — поди сюда, посмотри, какого карася я поймала.