рассказанная стюардессой Альбиной и представляющая собой советский вариант «Лолиты»
Для начала Альбина обернулась к «диссидентской жене» Галине и спросила:
— Вот вы, Галя, читали такой запрещенный роман писателя Набокова «Лолита»?
— Читала. Только он не запрещенный, а просто напечатан на Западе. И автор давным-давно на Западе.
— А надо бы запретить!
— Ну, Альбина, от вас ли слышу? Неужели вас смущает в книгах то, чем вы занимаетесь в жизни?
— В жизни меня ничем не смутишь, это верно. А книжку эту я бы за вранье запретила, но не за секс. В этой книжке, девочки, один здоровый мудак со смаком пишет про то, как он у девчонки мать убил, чтобы не мешала ему ею наслаждаться, и как он самой девчонке жизнь испакостил и тоже убил под конец.
— Альбина, что вы такое говорите! Не убивал герой ни матери, ни дочери. Любовника Лолиты он убил из ревности, а мать и дочь погибли случайно: одна под машину попала, а другая при родах умерла.
— Это он так пишет, а вы верите, наивные. Между строк читать надо! Он же матери, поди, нарочно свои дневник подсунул, в котором писал, что на девчонку нацелился и для этого на старой дуре женился. Я так думаю, Галина, что этот тип заранее все на десять рядов просчитал. Он и утопить ее хотел, да не вышло.
— Ну, предположим. А сама Лолита? Разве она не при родах умерла?
— Да что вы такая непонятливая, Галя! Вы сколько часов рожали?
— Не считала. Часа три-четыре, наверное. А что?
— А то, что если бы вас с десяти лет толкли толстой вонючей палкой, все бы вам внутри перекорежили, так вы бы так легко не отделались. Из меня мою девку трое суток тащили, уж хотели кесарево делать. Моя б воля, я бы и этому вашему Набокову, и всем мужикам, которые на детей лезут, раскаленными щипцами все их хозяйство повырывала! А первому — тому гаду, который со мной в Лолиту эту сыграл… Ненавижу!
— Лицо Альбины покраснело и сделалось уродливым, слезы брызнули из глаз, смывая тушь и тени. Галя бросилась к ней, присела на ее кровать, обняла.
— Успокойтесь, Альбиночка! Молоко может пропасть, не надо. И не надо ничего рассказывать, не надо вспоминать.
— Чего уж не вспоминать… Умирать буду, вспомню. А история-то короткая, почти нечего рассказывать.
Этот Набоков деньгу, видно, зашибить хотел покрупней, вот и рассусолил пакости свои на целую книжку, размазал сперму по страницам. А вы, интеллектуевые дурочки, вздыхаете, будто там медом намазано. Слышала я ваши разговорчики, бывала я в культурном обществе. А в жизни все это так просто бывает, что и рассказывать нечего, а только взять да повеситься от злости.