– Это все?
– Все! Больше я вряд ли что-нибудь вспомню. Даже если очень постараюсь.
– Главное ты уже сказала.
– Главное? – осторожно переспросила я. – И тебе… ясно, кто убил Баранова?
– Почти.
– И кто?
Он отвернулся от окна, подошел ко мне и, наклонившись, поцеловал в щеку:
– Узнаешь уже скоро. Я хочу есть и спать.
– Слушай! – я задержала дыхание. – А… зачем ты украл коллекцию Колпачевского?
Он серьезно посмотрел на меня:
– Все не так, как ты думаешь. Но сейчас я тебе объяснить ничего не могу. Эта информация принадлежит не мне. Когда все закончится, я тебе расскажу.
Повисло молчание.
– А мясо еще осталось? – с надеждой спросила я. – Не то, что на полу валяется…
– Я снова приготовлю. По собственному рецепту. Если у тебя есть терпение и ты немного подождешь. Или обойдемся бутербродами?
– Нет. Я хочу мясо, которое приготовишь ты.
И была еще одна ночь, из которой мы неохотно выныривали и вновь погружались в горяче-сладкую, как растопленный шоколад, темноту.
– Слушай! – Я рассеянно водила пальчиком по его груди. – А почему ты так относился ко мне? С самого начала?
– Как – «так»?
– Подкалывал меня, ерничал. Я себя чувствовала просто ужасно. – Я подавила вздох и потянула одеяло на себя.
– Не знаю… – Он пожал плечами. – Наверное, я испугался.
Я рассмеялась:
– Кого? Меня?
– Ты была такой строгой, нахохлившейся, – он повернулся на бок и запустил руку в мои волосы. – Смешной и одновременно трогательной. И еще эти волосы. Белокурые…
«Мышь белая», вспомнила я, как дразнили меня в школе…
– У тебя было много женщин?
Света Чиж сказала бы – «классический вопрос классической идиотки». В голове моей что-то стрельнуло при мысли о Свете Чиж – и пропало. Он ухмыльнулся:
– Допрос с пристрастием?
– Просто… интересно.
Он шутливо нажал пальцем на кончик моего носа.
– Меньше знаешь – лучше спишь. Так, кажется, говорят в России?
Уснули мы уже под утро…
Хрустящие тосты на завтрак и чашка свежесваренного кофе. Давно у меня не было такого аппетита… Я пила кофе небольшими глотками и слушала музыку, которую передавали по радио.
Света Чиж тоже любила включать радио, особенно когда в офисе не было Паши. Под бодренько-энергичную музыку и начиналась наша работа. И еще утро в конторе начиналось с кофе, которое Чиж заваривала в огромной чашке с нарисованной на ней Эйфелевой башней и с надписью: «Красиво жить не запретишь». Эта башня на чашке напоминала угрожающе наклонившуюся водонапорную башню, воздвигнутую где-то на заброшенном колхозном поле на необъятных просторах нашей родины. Наверное, художник был большим оригиналом или авангардистом и поэтому изобразил свою собственную картинку.