Дневники 1928-1929 (Пришвин) - страница 20

Бывает, побитая машинка печатает букву вдвойне: две буквы одна в одну и видишь две, а читаешь за одну. Такие бывают у человека глаза. У нее раньше это было — один подходит, она глядит на другого, теперь это стало у нее внутри. Он отходит от нее. Она ждет. Потом со злости, зря отдается другому, чтобы выйти за него замуж. Было это во время фокстрота. Он ей сделал это предложение… «А у меня были месячные». Он не посмотрел и на это. Проснулись среди бутылок. Он прямо бросился к столу писать родителям письмо, что хочет жениться («тоже был в то время ребенок!» — сказала она).

Вышла замуж. Началась «растительная жизнь». Отец мужа (студент консерватории) врач-немец. Все стали думать, как бы сделать ребенка. Помог врач-гинеколог. Она не испытывала чувства удовольствия от акта. Иногда будто бы помогает, если женщину привести в состояние возбуждения. Целую неделю каким-то способом раздражали ее, и она забеременела (что-то у меня голова кружится… — Готово!). Когда родился ребенок (его вынимали под хлороформом клещами три дня), она стала к мужу совершенно равнодушна (вероятно, сказался на психологии искусственный прием). Отношения стали холоднее и холоднее, он уехал и не вернулся. Выслал разводной лист ей с его фамилией (чтобы ребенок носил его имя). Родители требовали ребенка. Она его не дала. Ей не присылают денег, она по гордости не требует алиментов. Служит за 55 р. В глубокой бедности (сама шляпу сделала, шуба чужая, халата нет, штопает чулки без конца).

И сейчас ей все делают предложения, и мать стремится выдать ее замуж. Конечно, взять может только студент. В паспорте записала себе не 29 лет, а 25 (выглядит еще моложе).


<На полях> Они выгоняли из нее наследника, будто рыбу давили и выжимали икру. Но когда выжали, то рыба обернулась в мать человека, взяла ребенка и заявила: «он мой!» и ушла.

Весна плачет серыми слезами, но у меня сухие глаза, я плачу внутрь себя, и там собирается слез человеческих не меньше, чем у весны ее внешних слез, которые все понимают по-разному.

Я простился. Ее два голубые глаза исчезли, как две бледные звезды на восходе солнца. Я шел в равнодушной толпе и вместе с нею вошел по нужде своей в тесное место. Там было много желающих. Я стал в очередь, стараясь дышать в рот от зловония… Приходили новые и прижимали нас тесно в клоаку. Тогда на мгновение вся жизнь встала мне как клоака, и я вышел на улицу и был совершенно один. Хотел уснуть в своем номере и не мог уснуть. У меня оставалась надежда, — она придет, и я скажу ей все, я сумею показать ей, что любовь на свете одна и любить можно вне очереди. За одну понимающую меня улыбку в эту минуту я готов был бы взять на себя много. Шли часы, их было много, и много вылилось слез внутрь меня. Она не пришла!