Когда я приехал домой, то было так странно: мне все было мило, а жена милей, чем раньше. Я глядел на жену и думал о Козочке, и одно ничуть не мешало другому.
Она была вся в улыбках, сотни разных улыбок во все этажи, и все звали ее «Веснушка», хотя ни одной веснушки на лице ее не было. Ее называли «Веснушкой» потому, что среди них не было ни одного поэта, и никто из них не мог догадаться, что это была у них сама Снегурочка.
Отца моей Козочки убило в Мраморном дворце электрической искрой. Вдове матери дали маленькую пенсию, и она с детьми перешла жить на Малую Охту. Моя Козочка родилась в Мраморном дворце, а проживала на Охте. (Великий князь держал ее на руках и показывал картины.)
Я не защищаю: разве можно винить женщину за доверчивость. Она — вся доверчивость.
<На полях> Мать говорила: мы архангельские, хоть и мужики, а рабами не были!
По правде говоря, я загадывал втайне, что скажу ей: «Я люблю тебя, сделай мне теперь праздник, отдайся мне, женщина, и знай: я человек самый верный и благодарности моей не будет конца». Она сидела у меня на постели, почти голая, я подошел к ней, обнял ее, хотел сказать, но не мог: от нее не было тока. Я сказал: «У тебя, Козочка, тело розовое, а бывает голубое». Она ответила: «У меня есть и голубое» и открыла мне ноги выше чулок почти к животу, там, правда, тело было голубоватое. После того я отошел в сторону и любовался ею, как будто она была из мрамора. «Чувствуешь ли ты, — сказал я, — потребность в удовлетворении себя как женщина?» Она ответила: «Никогда, ни малейшего желания». Мне показались чудовищными все мои тайные расчеты на «пир», но захотелось что-нибудь для нее сделать.
Но существуют же на свете «диктаторы» любви, им все равно, любит она или не любит.
Я остановился в большой гостинице, и меня запрятали в глухой номер на третьем этаже, окнами во двор, куда не проникало никаких звуков. Проспав в одиночестве полчаса, я почувствовал начало тоски, от которой, если вовремя не встретить близкого человека, можно заболеть таким безволием, что уж и не встанешь с места… Поскорее вышел я на улицу. На Невском была чужая мне толпа людей. Я шел без плана и остановился у Невы… Прошлый год я был на этом самом месте и вспомнил: я хотел идти на Васильевский остров в дом, где жил десять лет тому назад, узнать, не осталось ли каких-нибудь слухов от моей Козочки. Остров был в тумане, Нева подо льдом. Людей вокруг ни одного человека. Кто-то, впрочем, показался и спросил меня, где Вас. остров. Я указал рукой на мост, и человек скоро исчез в тумане. Я же решился идти, махнув рукой на Козочку: за 10 лет от нее остались теперь только ножки да рожки. Теперь я перешел мост и потом добрался тихонько до своей линии. В воротах, где когда-то я стоял на дежурстве с винтовкой, теперь дворник стоял. А когда я назвал фамилию, указал мне рукой на старушку с мальчиком, и я узнал: это была мать Козочки. Старушка узнала меня. С волнением спросил я про Козочку. Она указала на мальчика и сказала: «Пять лет!» — «У нее теперь муж?» — спросил я. «Нет, бросил, она служит, заходите вечером, обрадуется, как обрадуется!» Я обещал и начал бродить. Куда девалась моя тоска, и громадный город, мне казалось, мертвый, вдруг ожил для меня во всем своем великолепии простора. Прошлое стало оживать, и я сам стал воскрешать все подробности с такой силой, что из прошлого через настоящее перекинулся мостик в будущее. Правда, с этой Козочкой связано у меня так много! Она была много моложе меня, и я любил ее, как ребенка.