— Я нигде не видел предупреждающих знаков.
— В них нет необходимости. Кажется, никто и так не интересуется этим местом.
— Даже человек, скупивший остальные владения?
— Карл Бердсмор? Он знает, что оно за их пределами. Это мой дед, Невилл Локвуд, распродал земли, чтобы расплатиться с долгами, и он оговорил в условиях сделки, что Локвуд-Холл навсегда останется семейной собственностью Локвудов, невзирая на его состояние. Думаю, он хотел поддержать традицию, как бы ни уменьшилось наше богатство. Новый владелец земель построил собственное поместье на южной стороне — это был Бердсмор, он купил наши угодья двадцать с лишним лет назад. Мне говорили, он владел несколькими журналами по машиностроению и продал их за миллионы. Тогда он пришел к моему отцу и потом приходил еще несколько раз с предложением купить остальное, но отец отказал ему. Наверное, теперь Бердсмор уже отказался от мысли стать единоличным господином всех владений.
Эш мог понять амбиции миллионера, поскольку Локвуд-Холл после перестройки мог бы стать великолепной резиденцией в прекрасном обрамлении, и несомненно, Бердсмор был готов заплатить за него баснословную сумму. В некотором роде было приятно узнать, что семейная традиция возобладала над силами рынка. Локвуды были вымирающей породой.
Внезапный шум крыльев заставил обоих вздрогнуть, и Грейс отшатнулась от дверного проема, опасаясь, что сейчас сверху что-нибудь упадет. Но с крыши посыпалась только пыль, и на солнце засияли миллионы сверкающих точек.
Эш взглянул вверх и увидел птицу, только что усевшуюся на балку высоко над пустым помещением. «Значит, я ошибался, — подумал он, — здесь есть жизнь», и будто в ответ ворон издал резкое, хриплое карканье, еще более мрачное, чем пустота этих старых стен.
— Дэвид. — Грейс уже ушла вперед, она была почти у самой лестницы. — Пойдемте.
Он оглянулся на ворона. Тот молчал и, казалось, внимательно смотрел на него сверху. Эш поежился и вдруг понял, что несмотря на беспрепятственное прохождение солнечных лучей внутрь, в Локвуд-Холле — или в том, что осталось от него — было холодно, как в склепе.
Ах, вот и это место! Мило. Нет, не просто мило: прекрасная маленькая деревенька. Какая жалость, какой стыд!
Маленький тщедушный человечек на скамейке положил ногу на ногу, обхватил руками колено и несколько мгновений раскачивался взад-вперед, еле заметно — его плечи едва отрывались от спинки. Он задумчиво похлопал рукой по тонкой тросточке с серебряной рукоятью.
Случайный прохожий мог бы принять это местечко за совершенно обычное — ну, может быть, слишком милое с этой своей старомодной гостиницей и живописными домишками, этой лужайкой и прудом — слишком милое, чтобы назвать его совершенно обычным — но, конечно, прохожий бы решил, что тут спокойно и определенно ничего не происходит. О да, и случайный приезжий, вероятно, заключит, что деревенские обитатели — очень милые люди без каких-либо особых забот, кроме обыденных мечтаний; и он не заметит за вежливыми улыбками отдаленной, но — если приглядеться — заметной тревоги, какого-то душевного дискомфорта в бегающих глазах.