При рукопожатии он удивился отсутствию силы в руке священника, но потом заметил его деформированные, покрасневшие и распухшие от артрита суставы. Наверное, всякое усилие причиняло преподобному Локвуду ощутимую боль.
Эш сидел на комфортабельном раскладном диване перед большим кирпичным камином с длинной решеткой, заваленной старыми высохшими поленьями. В комнате было прохладно и пахло пыльными книгами и старой кожей. Запах кожи исходил от двух изношенных кресел, их обивка исцарапалась и местами порвалась. Вдоль низкого потолка шли балки, а посреди комнаты толстый столб поддерживал верхний этаж.
— Вы не возражаете, если я закурю? — спросил Эш и полез в карман пиджака.
Преподобный Локвуд вздрогнул, обернулся к нему, словно на время забыл о присутствии исследователя, и резко ответил:
— Я бы предпочел, чтобы вы воздержались.
Рука Эша замерла, и он холодно посмотрел на священника. В это время в комнату вошла Грейс Локвуд с подносом, на котором стояли кофейник и чашки. Ленч перед тем был довольно постным — салат с ветчиной и несколько сортов сыра, — и беседа велась такая же постная. У Эша сложилось впечатление, что священнику не до еды, однако во время ленча тот не дал вовлечь себя в обсуждение слитских призраков. Даже когда все перешли в гостиную, викарий, казалось, не хотел касаться этой темы, и Эш первым заговорил о таинственных явлениях, рассказав о песнопениях, доносившихся, как ему показалось, из заброшенной деревенской школы. Локвуд подошел к одному из освинцованных окон и посмотрел на улицу, лицо его еще больше омрачилось.
Грейс заметила, как Эш засунул сигареты обратно в карман.
— Вы хотели закурить, Дэвид? — Она многозначительно улыбнулась, посмотрев на отца. — Я поищу для вас пепельницу — мы держим ее для гостей.
Поставив поднос на маленький кофейный столик, она снова вышла. Викарий нахмурился, провожая ее взглядом, но в его глазах отражалось добродушие.
— Вы действительновозражаете? — еще раз спросил Эш, делая упор на втором слове.
— Пожалуй, нет, — ответил Локвуд, и его черты немного смягчились. — Простите меня за дурные манеры, мистер Эш. Боюсь, это дело повлияло на меня больше, чем я хотел признать.
Он отошел от окна и опустился в кресло напротив исследователя. Изношенная кожа застонала под его весом.
— Думаете, я могу налить кофе? Мои руки нынче стали неуклюжими.
Эш нагнулся к столику между креслами и налил две чашки.
— Черный, — сказал викарий, когда Эш потянулся к кувшинчику со сливками.
Когда сутулый священник взял протянутый Эшем кофе и зажал блюдце между указательным и большим пальцем, другой рукой придерживая чашку, его скрюченная рука тряслась.