За аппаратом и прожекторами толпились пассажиры застрявших машин. Большинство с интересом следили за съёмкой, забыв и о своём желании поскорее сдвинуться с места, и о ночном холоде.
Внезапный порыв ветра швырнул мокрым снегом в лицо Патрони. Он схватился за ворот своей парки, но было уже поздно: снег проник внутрь, и рубашка сразу намокла. Неприятно, но ничего не поделаешь. Патрони добрался до лейтенанта полиции и спросил:
— Кто, чёрт побери, переставил грузовики? Этак они не сдвинут с места и кучу дерьма. Они могут разве что толкать друг друга.
— Да знаю я, мистер. — Лейтенант, высокий, широкоплечий, возвышавшийся как башня над коротконогим, приземистым Патрони, был явно смущён. — Но телевизионщикам хотелось получше всё заснять. Они с местной станции, и им это нужно для сегодняшних новостей — про буран. Вы уж меня извините.
Одни из телевизионщиков в тёплом пальто, застёгнутом на все пуговицы, поманил лейтенанта, жестом показывая, что хочет снять его на плёнку. Лейтенант вздёрнул голову, несмотря на валивший снег, и с хозяйским видом направился к грузовику, возле которого шла съёмка. Двое полицейских последовали за ним. Став лицом к аппарату, лейтенант принялся размахивать руками, давая указания шофёру грузовика — указания совершенно бесполезные, но могущие произвести внушительное впечатление с экрана.
Патрони же, подумав о том, с каким нетерпением его ждут в аэропорту, почувствовал, что в нём закипает гнев. Он чуть не ринулся на всю эту аппаратуру — так и схватил бы телевизионный аппарат, прожекторы и расколошматил. Мускулы его невольно напряглись, дыхание участилось. Но усилием воли он взял себя в руки.
Патрони отличался буйным, неуёмным нравом; по счастью, его нелегко было вывести из равновесия, но если это случалось, то выдержка и благоразумие покидали его. Всю свою сознательную жизнь он старался научиться владеть собой, но это не всегда ему удавалось, хотя сейчас достаточно было вспомнить об одном случае, чтобы он сумел взять себя в руки.
А тогда он этого сделать не сумел. И воспоминание о том, что произошло, всю жизнь преследовало его.
Во время второй мировой войны Джо служил в авиации и занимался любительским боксом, причём считался опасным противником. Он был боксёром среднего веса и в какой-то момент чуть не стал участником чемпионата ВВС на европейском театре военных действий от своей дивизии.
На матче, устроенном в Англии незадолго до вторжения в Нормандию, ему пришлось выступать против командира самолёта по имени Терри О'Хейл, разнузданного хулигана из Бостона, известного своей подлостью как на ринге, так и вне его. Джо был тогда рядовым авиационным механиком; он знал О'Хейла и не любил его. Это не имело бы значения, если бы О'Хейл не прибег на ринге к одному тщательно рассчитанному приёму — не шептал всё время сквозь зубы: «Ах ты, грязный даго, итальяшка… Ты почему не воюешь на другой стороне, сосунок?.. Ты же ревёшь от восторга, когда они сбивают наши машины, а, даго?» И так далее всё в том же роде. Патрони прекрасно понимал, что это гамбит, попытка вывести его из себя, и пропускал оскорбления мимо ушей, пока О'Хейл вопреки правилам не ударил его дважды в низ живота, судья же, плясавший сзади них, не заметил этих ударов.