Это была та самая фотография, что печатали в газетах. По дороге домой Джексон просмотрел картотеку с микрофильмами, бесконечные страницы о поисках Оливии Ленд. Сводки печатали несколько недель, и Амелия была права: до исчезновения Оливии главной новостью была жара. Джексон попытался вспомнить, что было тридцать четыре года назад. Ему тогда было одиннадцать. Стояла жара? Да кто ж его знает. Он не помнил тот год. Главное, что тогда ему еще не было двенадцати. Все предыдущие годы, до того как ему исполнилось двенадцать, слились в чистейшее, незапятнанное сияние. После двенадцати наступил мрак.
Он прослушал автоответчик. Одно сообщение от его дочери Марли — она жаловалась, что мать не пускает ее на концерт на открытом воздухе в Паркерс-Пис, и пусть Джексон, пожалуйста, пожалуйста, с ней поговорит? (Марли восемь, ни о каком концерте в парке не могло быть и речи.) Еще одно послание от Бинки Рейн насчет Фриски, и одно — от его секретарши Деборы Арнольд, устроившей ему разнос за то, что он не вернулся в офис. Она звонила из дому — на заднем фоне бубнили ее дети-подростки и орало Эм-ти-ви. Чтобы сообщить ему о том, что его искал какой-то Тео Уайр — «вроде он что-то там потерял», — Деборе пришлось перейти на крик. Тео Уайр… очень знакомо, но Джексон не мог вспомнить, кто это. Наверное, штарошть подступила.
Джексон взял из холодильника бутылку «Тайгера»,[27] стянул ботинки («Магнум Стеле», других он не признавал), улегся на неудобный диван, дотянулся до проигрывателя (чем хороша тесная конура — все можно достать, не вставая с дивана) и поставил альбом Триши Йервуд[28] девяносто пятого года «В думах о тебе», сейчас почему-то изъятый из продажи. Может, и мейнстрим, но поет она от этого не хуже. Триша понимает боль. Он открыл «Введение во французскую грамматику» и попытался сосредоточиться на правилах образования прошедшего времени с глаголом etre (хотя, когда он поселится во Франции, не будет ни прошлого, ни будущего, только настоящее), но получалось с трудом — мешала пульсировавшая десна над больным зубом.
Джексон вздохнул, снял голубого мышонка с каминной полки, прижал к плечу и похлопал по маленькой мягкой спинке — так же он утешал Марли, когда та была совсем крохой. Голубой мышонок был холодным на ощупь, словно долгое время провел в темноте. Джексон ни минуты не надеялся отыскать маленькую девочку с клетчатыми бантами в косичках.
Джексон закрыл глаза и тут же открыл снова, потому что вдруг вспомнил, кто такой Тео Уайр. Он застонал. Он не хотел вспоминать Тео Уайра. Не хотел иметь с ним никаких дел.