На заасфальтированной площадке возле аэропорта суетятся военные, врачи.
По краю площадки ровно в ряд уложены несколько десятков тел. Солдатики… Посмертное построение. Парад по горизонтали. Лицом к небесам. Команда «смирно» понята буквально. Только вот руки у мертвых по швам не опущены…
Как же набраться сил выйти… Может закурить сначала? При мысли о сигаретах меня начинает тошнить. Отталкиваюсь руками от стекла. Нащупываю тёплой рукой ледяную ручку двери, гну вниз.
Первый же, лежащий с краю труп тянет ко мне корявые пальцы, я иду на эти пальцы, видя только их. Ногтей нет или пальцы обгорели так? Нет, не обгорели - руки розовые на солнце. Колечко «неделька» на безымянном. Два ногтя стойком стоят, не оторвавшиеся, вмерзшие в мясцо подноготное. Куда ты, парень, хотел закопаться? За чью глотку хватался…
Рукав драный колышется на ветру, на шее ссохшаяся корка вокруг грязной дыры. Ухо, грязью забитое, скулы намертво запечатавшие сизые губы, истончавшиеся от смерти, глаза открытые засыпаны пылью, волосы дыбом. Голова зависла над землей - как раз под затылком парня кончается асфальт, начинается травка, но на травку голова не ложится, вмерзла в плечи.
Никак не вижу мертвого целиком, ухо вижу его забитое грязью, пальцы с вздыбившимися ногтями, драный рукав, волосы дыбом, ширинку расстегнутую, одного сапога нет, белые пальцы ноги с катушками грязи между. Глаза боятся объять его целиком, скользят суетно.
Родной ты мой, как же тебя домой повезут…
Где рука-то твоя вторая…
Делаю осторожный шаг вбок, на травку, с трудом ступаю на мягкую землю, и, проверив ногой ее подозрительную мягкость, переношу вторую ногу на траву, обхожу убитого. Забываю найти, высмотреть его левую руку, смотрю на следующий труп.
Рот раскрыт и лошадиные жадные зубы оскалены животно, будто мертвый просит кусочек сахару, готов взять его губами. Глаза его словно покрыты слоем жира, подобному тому, что остается на невымытой и оставленной на ночь сковороде. Руки мертвеца вцеплены в пах, где лоскутья гимнастерки и штанов вздыбились и затвердели ссохшейся кровью.
Третий поднял, как на уроке, согнув в локте, руку, с дырой в ладони, в которую можно вставить палец. Лоб как салфетка в грязно-алых потёках сморщен, смят, наверное, от ужаса; рот квадратно, как у готовящегося заплакать ребенка, открыт, и во рту, как пенёк стоит язык с откушенным кончиком.
Наверное, этот откушенный кончик уже утащили в свой муравейник придорожные муравьи, а парень вот лежит здесь, и куда его убили я никак не найду.
Четвертого убили, кажется, в лоб. Лицо разворочено, словно кто-то с маху пытался разрубить его топором. Обе руки его уперты локтями в землю и ладони, окруженные частоколом растопыренных пальцев, подставлены небу. В ладонях хранятся полные горсти не разлитой, сохлой крови.