Циркуляр этот был, по существу, нарушением гимназического устава, где в ст. 23 говорилось: „В гимназиях и прогимназиях обучаются дети всех состояний, без различия звания и вероисповедания“. Причем министр не мог отменить устав, утвержденный царем и являющийся законом.
Известный историк А. А. Кизеветтер так вспоминал о реакции широких кругов русской интеллигенции на этот документ: „Можно сказать без всякого преувеличения, — писал он, — что при появлении этого циркуляра (его тотчас прозвали циркуляром „о кухаркиных детях“) вся якобы немая как рыба Россия 80-х годов заголосила благим матом, выражая величайшее возмущение этим непринужденным провозглашением крепостнических тенденций министра. Во всех домах только и речи было, что о неслыханном циркуляре; все и каждый приняли его как самое грубое оскорбление, нанесенное не только людям низшего общественного положения, стремящимся доставить образование своим детям, но и как оскорбление, нанесенное всему обществу“.[351]
Реальные училища по проекту, внесенному Деляновым в Государственный совет в 1886 году, предполагалось преобразовать в учебные заведения 2-х ступеней, первая из которых представляла пятиклассную общеобразовательную школу, вторая — двух- или четырехгодичные специальные технические училища, дающие сведения „хотя и элементарные, но основательные и приложимые на практике“.[352] Предложенные меры должны были превратить реальные училища в ремесленные. Однако проект был отклонен Государственным советом, и реальные училища сохранили свою учебную программу.
„Деляновская“ гимназия сохранила многие из отрицательных качеств, присущих ее предшественнице середины и конца 70-х годов. По-прежнему изучение древних языков оставалось одним из основных предметов и отнимало очень много времени у учащихся. В прессе 80–90-х годов много писали о переутомлении гимназистов и развивающихся на этой основе болезнях — головных болях, малокровии, различных психических отклонениях. Один из авторов писал, вспоминая гимназические годы сына: „Я до сих пор не могу вспоминать, с каким нескрываемым отвращением он занимался древними языками, мешавшими ему работать по остальным предметам. Все время домашних занятий до глубокой ночи он ежедневно проводил за грамматикою древних языков, лишенный возможности посвящать сколько-нибудь времени на работу по другим предметам, более его интересовавшим, на чтение и занятия по литературе и новым языкам“.[353] При этом „бессознательное заучивание мертвых форм грамматики и синтаксиса отвлекало внимание не только от красот стиля классических писателей, но и от настоящего смысла текста“.