— Взгляни туда, — кивнула госпожа. Это были чуть ли не первые слова, которыми мы обменялись после молитвы. — Неужели не видишь? По-моему, по ту сторону пролива появились суда. И их довольно много…
И в самом деле, солнце, опускавшееся за горизонт, казалось, сжалилось над нами, решив показать нам то, что делается у берегов далекого материка. Внутри у меня все похолодело: похоже, спавший медведь пробудился от спячки: весь горизонт, насколько хватало глаз, ощетинился мачтами.
— Я попробую забраться в «воронье гнездо», — предложил я, слегка прищурившись, поскольку солнце било нам в глаза.
— Вон туда, на самый верх?! Не глупи, Абдулла! Ты слышишь? Не смей, не то упадешь и расшибешься насмерть!
Стряхнув ее руку, я принялся сбрасывать свою одежду пока не остался в одной набедренной повязке. Боль и стыд терзали меня. Стараясь не думать об этом, чтобы еще сильнее не растравлять себе душу, я бросился к мачте и принялся карабкаться вверх.
— Устадх! — выдохнула моя госпожа, когда я наконец спустился на палубу. В ее устах это слово звучало сладчайшей музыкой, потому что из всех возможных обращений к евнуху она выбрала именно то, которое свидетельствует о глубочайшем уважении. На нашем языке это примерно то же, что «учитель».
— Устадх, это был очень храбрый поступок, — повторила Эсмилькан.
Первое, что пришло мне в голову — поскорее спустить развевающийся на мачте флаг, алый крест на серебряном поле. Висевший на корме генуэзский флаг я также поспешил поскорее убрать.
Турецкого флага у нас не было. И теперь я спрашивал себя, сможем ли мы вшестером поднять якорь и попытаться убраться куда-нибудь в укромное место, подальше от турецкого флота. Поднимать якорь казалось мне наиболее трудным делом, но я решил, что не стоит отчаиваться заранее. В конце концов, может, у нас и получится. Конечно, с вантами будет куда больше возни, да и времени на них уйдет немало, но будем надеяться, что потерей времени все и ограничится. Итак, я снова сбросил с себя одежду и рискнул остаться в одной только набедренной повязке, которая по крайней мере не стесняла движений.
И тут только до меня дошло, что у всех наших матросов на Хиосе остались семьи. И сейчас они с безумным нетерпением ждали возвращения шлюпки, сгорая от желания поскорее оказаться на берегу, чтобы воссоединиться с родными и близкими. Один из них — самый молодой и сильный — стал поговаривать даже о том, чтобы прыгнуть за борт и вплавь отправиться к берегу. Честно говоря, не знаю, хватило бы у него мужества сделать это. Но зато одно я знал совершенно точно: без него все наши надежды укрыться где-нибудь от турецкой эскадры сведутся к нулю. И это даже в том случае, если мне удастся уговорить остальных послушаться меня, хотя по их глазам, в которых горело жадное нетерпение как можно скорее сойти на берег, я тут же догадался, что решить стоящую передо мной задачу будет нелегко.