— Это потому, что вы слишком часто повторяли «мой катер“, «я принял решение“, «я повел“, а ведь вы там были не один. Право же, нехорошо, когда человек слишком часто подчеркивает собственные достоинства и скрывает слабости. Самовлюбленный человек слишком скучен.
— Это верно, у нас о хвастунах говорили: «В детстве ружьишком баловался“.
— Имеется в виду: «врет, как охотник“?
— Вот именно.
— И о вас говорили?
— Случалось.
Они дружно рассмеялись.
— А все — таки, в самом деле, Иннокентий Петрович, какие еще иностранные языки вы знаете?
— Понемногу — японский, английский и немецкий.
— Вот как! Так вы лингвист? — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Вы мне нравитесь, Иннокентий Петрович.
— За то, что знаю несколько иностранных языков? К сожалению, я не лингвист. — Он снова ласково посмотрел на нее, и Андронникова почему — то смутилась, отвела глаза.
— Нет, — проговорила она серьезно, — я сначала подозревала в вас, ну, как бы это точнее сказать? Одним словом, если грубо выражаться, вылощенного солдафона. Знаете, бывают такие: заботятся только о внешнем, показном, а посмотришь в душу — там пусто. Такие обязательно любят похвастаться. Я терпеть не могу их.
Грибанов молчал, навалившись грудью на фальшборт и глядя на свинцовую гладь воды.
— Вы обиделись, что я так думала о вас? — с тихой лаской в голосе спросила она, искоса посматривая на его лицо.
— Нет, Надежда Ильинична. Я принял вас за наивную, простенькую девушку, хотя на вас и погоны капитана. Сейчас я думаю о другом, о своем.
— Секрет?
— Секрет, — и он, как бы про себя, лукаво — весело улыбнулся.
В эту минуту к ним подошел человек в коверкотовом реглане, замшевой шляпе, с изящной темно — бурой бородкой и острым, как у птички, смешным носом. Это был ученый — географ Борис Константинович Стульбицкий.
— С добрым утром, Наденька! Вашу ручку, — он прикоснулся к ее кисти жесткой бородкой.
Разговор Грибанова и Андронниковой расстроился. Грибанов извинился и пошел в каюту.
Оставшись один, Грибанов не переставал думать о Кувахара. Он во всех подробностях перебирал в памяти разговор, происходивший перед отъездом на Камчатку.
Разговор состоялся в кабинете его старого приятеля по службе в морской погранохране в довоенные годы, теперь начальника контрразведки одного соединения Тихоокеанского флота.
— Слушай внимательно, Иннокентий, — говорил тогда его друг, маленький, подвижный полковник Казаринов. — Ты сам понимаешь, что нельзя записывать ни одного слова из того, что я тебе скажу. — И он стал что — то искать в своем столе. — Первое. Помнишь, мы с тобой когда — то знавали одного самурайского пройдоху, молодого подпоручика Кувахара?