Максим находился тогда на пике сексуальной активности – ему как раз недавно исполнилось семнадцать, да и я, честно говоря, сопротивлялась, что называется, «ради приличия». Мне повезло. Невинность была потеряна настолько прекрасно и феерически, что боли почти не чувствовалось. Было только чувство бесконечного падения сквозь яркий, ослепительный свет, сжигающий откуда-то изнутри и постепенно блекнущий, но не исчезающий, а превращающийся в мягкое свечение.
Потом, лежа рядом с ним и гладя его мускулистую грудь, я наивно спросила: «А что теперь?». Он только улыбнулся своей фирменной загадочной улыбочкой, сжал меня в объятиях и ответил фразой из мультика: «Завтра будет завтра».
Май пролетел быстро. Макс уехал, потом снова появился в июне, и все лето возил меня на мотоцикле в город. Уж не знаю, откуда у него с его абсолютно пролетарским происхождением были такие правильные представления об ухаживании за девушкой, но обрабатывал он меня, что и говорить, красиво. А в принципе, разве много надо для пятнадцатилетней дурочки? Театры, кафе, кино, компании с гитарой («Ух ты, Макс, откуда ты такую штучку выцепил? Пить будешь, красавица?»). Областной центр затягивал меня сильнее и сильнее. И с каждым разом, уезжая оттуда, я понимала, что возвращаться домой мне все тяжелее.
– И как ты, такая умная, в своей дыре появилась? – Спросил меня однажды Максим, когда я его затащила на выставку восковых фигур и битых полтора часа рассказывала о каждой скульптуре – благо по истории у меня была твердая пятерка, а дома лежала невесть откуда взявшаяся многотомная энциклопедия, выученная мною от скуки чуть ли не наизусть.
Умная… Да уж не дура. Но ценил он меня не за ум, а за дерзость.
Однажды я переступила все мыслимые и немыслимые запреты и, позвонив из города Пахомычу – у него как у бывшего председателя колхоза был телефон, отчаянно хрипевший и перевиравший слова так, что приходилось каждое выкрикивать чуть ли не по три раза, попросила передать маме, что меня не будет до понедельника. На дворе стоял тягучий вечер августовского четверга. Впереди унылым призраком маячила школа, и мне, молодой и только открывшей для себя радости не какой-то несбыточной, а самой обыкновенной плотской любви, хотелось только одного: жадно впитывать в себя новые ощущения до боли, до безумия, до предела, не задумываясь о том, а что же будет после того, как этот праздник жизни прекратится.
Дома я появилась не в понедельник, а только в следующую пятницу. Меня не было более недели, правда, я исправно отзванивалась Пахомычу и каждый раз переносила день своего приезда. Как говорится, семь бед – один ответ, влетело бы мне по любому.