При этом она выглядела такой замечательной, самостоятельной, умной-разумной, а я рядом с ней — полной дурой и размазней, балованной дочкой «обеспеченных» родителей, — каким-то непостижимым образом и удавалось всем внушить, будто учителя купаются в роскоши.
Вечером после того милого разговора обо мне с приятелями она торжественно мне объявила:
— Ну вот, благодаря мне ты вписалась в компанию.
Она, наверное, рассчитывала на благодарность. Но у меня отнялся язык.
Раньше, до пришествия Христы, одним из моих любимейших занятий было чтение: я укладывалась на диван с книжкой и погружалась в нее с головой. Если она была хорошая, я в ней растворялась. Если так себе, все равно, приятно было отмечать изъяны и скептически усмехаться в неудачных местах.
Чтение — удовольствие полноценное, а не возмещающее отсутствие других. Возможно, внешне моя жизнь представлялась довольно скудной? Если же посмотреть изнутри, то она напоминала квартиру без мебели, но с роскошной библиотекой: кто умеет сполна наслаждаться излишествами и не очень дорожит необходимым, обозревает ее с восхищением и завистью.
Никто не видел меня изнутри и не подозревал, какая я счастливая, — никто, кроме меня, ну и отлично. Незаметность была мне только на руку — никто зато и не мешал читать сколько влезет.
Единственными свидетелями моего запойного чтения были родители и постоянно меня за это пилили. Мама как биолог возмущалась тем, о я нисколько не забочусь о своей физической форме, папа обстреливал меня латинскими и греческими цитатами — mens sana in corpore sano и все такое прочее, — рассказывал мне про Спарту и, наверно, воображал, что есть такой гимнасий, куда я могу ходить на тренировки по дискоболу. И вообще его бы больше устроило иметь своим отпрыском какого-нибудь там Алкивиада, а не витающую в облаках книгожору-отшельницу вроде меня.
Возражать я и не пыталась. Как объяснишь, что ты невидимка? Родители считали, что я корчу из себя взрослую и презираю нормальные влечения своих ровесников, а я и рада была бы развлекаться наравне с другими, но как это сделать, если на меня никто не смотрит? Родители и сами меня давно в упор не видели, раз навсегда постановив и припечатав, что я тихоня, мямля и т. д. Смотреть по-настоящему значит смотреть непредвзято. Непредвзятый взгляд увидел бы во мне атомный реактор, туго натянутый лук, который томится без стрелы и цели.
И однако, хотя все, чего мне мучительно хотелось, оставалось недоступным, я не чувствовала никакой ущербности в том, что жила в книгах, просто я дожидалась своего часа, а пока распускала лепестки, впитывая Стендаля и Радиге — не худшее, что есть на этом свете. И на гроши не разменивалась.