Если бы у Ирочки спросили, откуда она знала то, что пела, она бы удивилась: люди поют, как же не петь? Пела мать; пели бабы-прачки на берегу Дона, девочки переписывали друг другу в альбомы красивые песни, пела кухарка; напевала вполголоса кастелянша, штопая белье… Пели девушки в станицах; а в тот день пела она, много и охотно. И, конечно, «Бублички» — эту пришлось исполнить на «бис».
Через неделю ее вызвали к начальнице пансиона. За «Бублички», не иначе.
Вдруг выгонят?..
В кабинете, кроме начальницы, сидели две дамы: молодая, в глухом сером платье и с пышными светлыми волосами, похожими на нахлобученную шапочку, и пожилая — седая, вся в черном и с лорнеткой.
Именно лорнетка почему-то утвердила в опасении, что исключат непременно.
Однако никто про «Бублички» не вспомнил, хотя говорили как раз о пении. Точнее, о том, что весь следующий год Ира будет брать уроки музыки и вокала. Так решил Попечительский совет.
При этих словах начальницы пожилая дама легонько кивнула, а ее спутница с улыбкой обратилась к девочке: «Вас, я слышала, Соловьем называют?»
— Жаворонком, — почтительно поправила начальница.
— Вот и славно, — неожиданно густым, низким голосом отозвалась старуха, — плох тот жаворонок, который не хочет стать соловьем, — и засмеялась, глядя на сконфуженную девочку.
Про «Бублички» забыли, как Ира забыла про лорнетку, совсем не страшную. Она научится петь, как настоящая певица, а учить ее будут — шутка сказать! — целый год!
— …Целый год анафемский, прости, Господи, мою душу грешную, — сетовала Матрена, — то одни, то другие… А бабы на майдане говорят, скоро под немцем будем, — и придирчиво рассматривала на свет пятирублевку с двуглавым орлом.
Ирочка самозабвенно пела, наслаждаясь своим пеньем, как настоящий жаворонок, и ей не было дела до слухов, да и кого в юности волнуют слухи? Однако не заметить тревоги родителей не могла. А как не тревожиться? Ростов был занят белоказаками, но откуда-то шли красные казаки, хотя люди понятия не имели, много ли этих красных, в то время как о немцах знали твердо: тьма, четыре года война идет. Но еще больше, чем немцев, боялись большевиков: казак, какого он ни есть цвета, все ж свой брат, донской казак.
А большевики?!
О них заговорили и в станицах, и в поездах: если, дескать, большевики остановят поезд, то хуже некуда.
В свои шестнадцать лет Ирочка немцев не видела, а мужчины делились для нее на солдат и несолдат. Последних было немного: отец, ее дядья, батюшка да мешочники, которых встречала в поездах. Солдаты лежали на лазаретных койках или стучали костылями в коридорах, ходили по улицам — кто с винтовкой, кто с гармоникой; одни веселые, другие угрюмые или пьяные…