Тайка вытянула губы трубочкой, но мать опустилась на скамейку: ноги не держали, — и не видела, как начальник рвал протокол, не слышала, что он говорил Таечке, да какая разница? Крючок на воротнике, наконец, расстегнулся, и стало можно вдохнуть полной грудью прокуренный стылый воздух. Она не сразу поняла, что говорит милиционер — один из тех, кто привел ее сюда. А он повторял: «Сюда, сюда», — и показывал на дверь. «В тюрьму», поняла Ирина. Встала, не глядя на Тайку, и двинулась обреченно, пока не оказалась на улице. Из церкви выходили, крестясь, люди, словно ничего не произошло.
Гадкий день прошел, кончился, изжил себя, но из памяти не уходил. Да и кончился он не в милиции, как можно было бы ожидать; нет. То ли Тайка решила, что она чего-то не досказала, то ли не была уверена, что мать «поняла урок», но именно так она выразилась, когда забежала несколько дней спустя. Ирину не застала, но пересказала воскресный сюжет Матрене и Наде. Тетка слушала жадно и с азартом. Бабка отреагировала со свойственной ей прямотой: «Если б я была твоя матка, я б тебе в морду плюнула». Повернулась и ушла в комнату.
…Как Андрюша мог Надю выдерживать пять лет? Или мы в самом деле такие уроды? Вопрос, конечно, зряшный, и задан от отчаяния и беспомощности. Есть непреложные истины, есть абсолютное «нельзя». Принять в подарок украденное — то же самое, что украсть самому.
Да, но хлеб, сало — деревенские гостинцы — ни у кого не украдены. Отчего не взять, ведь дает от чистого сердца, от себя отрывает; почему «спасибо, нет»? Это трудно было объяснить даже самой себе: мешал запах хлеба, доводящий до обморока. Была уверена только в одном: это не дар, это — взятка. Надя ничего и никогда не делала просто так, повинуясь движению души. Неизвестно, что у нее на уме. Может быть, сегодня ничего определенного и нет, а только… коготок увяз — всей птичке пропасть. Ничего нельзя было брать.
Нет, Надя не была ни стервой, ни воровкой, ни монстром. Во всяком случае, Ирина не применяла к ней ни одно из этих понятий и не потому, что не сумела бы облечь их в слова, нет. Человек намного сложнее, чем самый затейливый букет из слов. Ведь даже муж, знавший Надю лучше других, сказал только: «какая она…» Ира добавляла, в самые горькие минуты: несчастная. Даже когда золовка с наслаждением устраивала скромный кухонный ад с простым и надежным сценарием. Например, выливала чайник воды на только что принесенные дрова или блокировала своим крепким телом доступ к единственной раковине и стояла насмерть, словно это не раковина, а Брестская крепость. Вытаскивала фитиль из керогаза или, наоборот, не прикасалась к фитилю, но разбавляла водой керосин. Попутно обливала водой коробок со спичками. При всей бесхитростности это был особенно тонкий ход, ибо вынуждал Ирину идти в комнату за новым коробком, что давало повод сообщить никому, но громко, что нет покоя в проходной комнате.