Петр Федорович замялся и нехотя протянул:
– Я ее на подворье оставил, чего попусту в руках трепать. Да и ни к чему она, там все яко и у тебя. – И, торопливо меняя тему, хитро прищурившись, язвительно осведомился: – А что с им? Вчерась вроде бы в полном здравии пребывал, егда батюшку хоронил, а ныне…
– Это он держался, чтоб виду не показать, – пояснил я. – А сегодня, после того как я показал ему эту грамотку, немочь его сразу и свалила. И лоб испариной покрылся, и ноги подкосились. Еле-еле успел подскочить и удержать, а то бы он прямо по лестнице и загремел вниз. Сейчас в постели пребывает.
– Ишь ты, – сокрушенно покрутил головой Басманов, не зная, что сказать.
Звучало и впрямь убедительно.
Правда, и унизительно тоже, но тут уж ничего не попишешь.
За царевича я не беспокоился – свою роль болезного он сыграет как надо, да и не роль это вовсе, а так, пустячок, где даже и слов нет.
Все равно Басманова к нему не допустят, так что не обязательно стонать и изображать тяжкие муки и неимоверные страдания. Даже валяться в постели и то нет нужды – сиди и разбирай изрядное количество скопившихся челобитных на царское имя.
Неудобство лишь одно: нельзя выходить из опочивальни до нашего отъезда, зато потом можно сразу бодренько вскочить и продолжать править Москвой как ни в чем не бывало.
Кстати, быстрое выздоровление тоже оправданно. Раз болезнь произошла от страха, то с его уходом исчезла и она. Снова не подкопаешься.
А вот нежелание Петра Федоровича показать присланную ему грамоту настораживало. Скорее всего, в ней были какие-то дополнительные инструкции, вот только какие именно?
Ладно, это тоже на потом – сейчас куда важнее мой ученик.
Конечно, Федор, к которому я поспешил сразу после ухода Басманова, поначалу заупрямился:
– Тебя, стало быть, на смертные муки, а сам в теплую постелю?! – гневно заявил он, когда узнал, в чем дело.
Пришлось втолковывать, что как раз если мы поедем вместе, то эти смертные муки, причем для нас обоих, куда вероятнее. Раз Дмитрию опасаться нечего, значит, можно меня на дыбу, а Федора прикончить поделикатнее, например, отравить втихую.
Зато если он останется, то Дмитрий будет не уверен, как поступит теперь его «названый брат», получив известие о моей смерти. Опять же Годунову, ссылаясь на подлое убийство князя, будет куда легче всколыхнуть Москву.
Значит, он поостережется учинять надо мной насилие.
– А я ее и впрямь подыму, – твердо заверил меня Федор, согласившись наконец на мое предложение побыть до моего отъезда хворым. – Ей-ей, подыму, так и знай. К тому же, – криво усмехнулся он, – терять мне тогда все равно нечего и… некого. Правильно батюшка мне перед смертью сказывал: един ты такой. И могутен, яко лось, ан за сырым мяском не гонишься и до человечинки не падок…