— Подожди, Делия! — кричу я, настигнув ее уже в лифте и успев только просунуть руку между створками. — Подожди! Я все тебе расскажу, обещаю!
Прежде чем двери закрываются, я вижу ее глаза, и их светло-коричневый цвет кажется мне цветом разочарования и горькой обиды.
— Да поздно уже начинать, — говорит она.
Таксист высаживает меня у офиса «Хэмилтон и Хэмилтон», но, вместо того чтобы войти, я сворачиваю налево и бесцельно брожу по улицам Феникса. Я ухожу достаточно далеко, чтобы фешенебельные витрины пропали из виду, а на углах появились стайки подростков в приспущенных штанах, наблюдающих за машинами невозмутимыми желтыми глазами. На пути мне попадается заколоченная досками аптека, магазин париков и киоск с надписью «Обналичиваем чеки» на всех языках мира.
Делия права. Если мне удалось скрыть то, что рассказывал Эндрю, от нее, то и скрыть от адвокатской коллегии то, что я скажу ей, не составит труда. И неважно, что с точки зрения юридической этики я не имел права посвящать Делию в подробности дела ее отца и ее собственной прошлой жизни. Неважно, что я дал слово судье Ноублу и Крису Хэмилтону, моему поручителю в штате Аризона. Важно лишь то, что этика — это завышенные стандарты, а любовь — это высшая истина. В конечном итоге, кому ты нужен, будь ты хоть самым образцовым адвокатом? На надгробном камне этого не напишут. Там напишут слова людей, которые тебя любили и которых любил ты.
Я захожу в ближайший магазин и окунаюсь в свежие волны кондиционера. Я сразу узнаю дрожжевой запах картонных коробок и звяканье кассового аппарата. Один шкаф доверху заставлен изумрудными бутылками заграничных вин, а вся задняя стена представляет собой панораму джина, водки и вермута. Пузатые бренди сидят рядком, как маленькие Будды.
Я заглядываю в угол, отданный на откуп различным сортам виски. Продавщица кладет бутылку «Мейкерз Марк» в бумажный пакет и протягивает мне сдачу. Выйдя из магазина, я отвинчиваю пробку. Я подношу горлышко к губам, запрокидываю голову — и смакую этот первый глоток, благословенную анестезию.
Как и ожидалось, этого хватает, чтобы туман у меня в голове рассеялся и там осталось одно-единственное чистосердечное признание: даже если бы я мог рассказать все Делии, я бы не стал этого делать. Эндрю уже столько недель пытался донести до меня эту простую мысль: проще скрыть правду, чем причинить ей боль.
Так что же получается: я провинился… или заслуживаю восхищения?
В конце концов, правота — категория относительная, а некоторые правила созданы для того, чтобы их нарушать. Вот только как быть с теми правилами, которые по стечению обстоятельств зафиксированы в законодательстве?