Луиза раскрывает ладонь, и монеты сыплются дождем.
— И представьте себе, — говорит она, кривясь в горькой усмешке, — сейчас я работаю в банке.
Мы с Софи стоим на краю Второй Месы, и по нашим лицам скользит тень парящего в небе ястреба.
— Это значит, — поясняю я, — что Рутэнн здесь больше нет.
Софи поднимает на меня удивленный взгляд.
— Она теперь там, где дедушка?
— Нет. Дедушка вернется, — говорю я, хотя не уверена, что это так. — А когда человек умирает, он уже не возвращается. Никогда.
— Я не хочу, чтобы Рутэнн уходила.
— Я тоже, Соф.
Меня одолевает жгучее желание подхватить ее на руки, стиснуть и не выпускать. И я не противлюсь ему. Она обвивает меня тоненькими ручонками и прижимается губами к моему уху.
— Мамочка, — говорит она, — я хочу всегда быть рядом с тобой.
А я говорила это своей матери?
Услышав за спиной шаги, я оборачиваюсь и вижу Фица, нерешительно направляющегося к нам. Он боится нам помешать.
— Спасибо, что приехал, — говорю я, и слова получаются твердыми, деревянными.
— Я перед тобой в долгу, — отвечает Фиц.
Я опускаю глаза. Он не спрашивает, что случилось, не спрашивает, почему я позвонила ему, а не Эрику. Он понимает, что сейчас я не готова это обсуждать.
— Я помню, что послала тебя к черту, — говорю я. — Но я рада, что ты меня не послушался.
— Делия, эта статья…
— Знаешь что? — говорю я, с трудом удерживаясь от слез. — Сейчас мне журналист не нужен. А вот друг пригодился бы.
Пристыженный, он опускает голову.
— У меня есть рекомендательные письма.
Я слабо улыбаюсь, и между нами снова перекинут хлипкий мостик.
— Если честно, — говорю я, — мы получили только ваше резюме.
Едва мы успеваем сесть в машину, как начинается снег — настоящее чудо природы. Собаки лают и прыгают, неуклюже скользя; дети выбегают из домов и ловят снежинки на язык. Дерек и Вильма оставляют похоронные хлопоты и молча смотрят на небо. Друг другу, да и всем обитателям Сиполови, они скажут, что снег — доказательство того, что Рутэнн благополучно добралась до Мира Духов.
Но я думаю, что этот знак адресован и мне тоже. По мере того как мы приближаемся к Фениксу, снег становится все гуще. Он укутывает капот, и ветровое стекло, и пустые плоскогорья, и шоссе, пока все вокруг не становится белым, как платье невесты из племени хопи. Белым, как зимнее утро в Нью-Гэмпшире. В детстве я, бывало, часами стояла у окна и наблюдала, как снег запорашивает дома, словно волшебник накрывает их своим шарфом. Несложно было вообразить, как под этим шарфом все исчезает: кусты и кирпичные дорожки, футбольные мячи и живые ограды, заборы и разметка на асфальте. Несложно было вообразить, что когда волшебник сдернет свой шарф, то весь мир родится заново.