Хотя на самом деле мы успели как раз вовремя.
Я снова беру мобильный и набираю другой номер.
— Пожалуйста, забери меня отсюда, — говорю я.
И только потом мы говорим обо всем остальном: где я, где он, сколько времени ему понадобится, чтобы найти меня.
Вчера утром, до начала Домашнего Танца, когда золотой орел восседал на крыше в ожидании кацин, прилетел еще один орел. Птицы провели весь вечер вместе. Рутэнн тогда сказала, что такое бывает: орла навещает его мать. Под вечер она улетает, оставив сына выполнять свое предназначение.
Интересно, прилетит ли орлица-мать снова. Наверное, нет. Наверное, она знает, где его искать.
В тот вечер в Сиполови приезжает Луиза Масавистива. В деловом костюме, с модным «бобом» густых черных волос она выглядит полной противоположностью своей матери.
Когда я впервые ее вижу, она сидит, согбенная как старуха, за кухонным столом и греет руки о кружку чая. Глаза у нее покраснели. В чертах лица безошибочно узнается Рутэнн.
— Это вы нашли ее в Таваки, — говорит она.
Я уже знаю, что Рутэнн покончила с собой в месте, выбранном не случайно, возле петроглифов семьсот пятидесятого года до нашей эры. Туда не пускают без специального разрешения. Если идти по краю каменной чаши напротив утесов, в конце концов упрешься в Ореховый каньон и пещерные «квартиры».
— Мне очень жаль, — говорю я Луизе.
— Она не хотела лечиться. Обещала, что будет, но только чтобы я не злилась. Мы с ней постоянно ругались. По любому поводу.
Луиза достает салфетку, вытирает слезы, сморкается.
— Четыре месяца назад у нее в груди обнаружили затвердение и через неделю сделали операцию. Опухоль продолжала расти, но врачи решили, что смогут сдерживать ее с помощью химиотерапии и облучения. Хотя я могла им сразу сказать, что мою мать они сдержать не смогут ничем.
— Мне кажется, — осторожно говорю я, — Рутэнн знала, чего ей хочется.
Луиза упирается взглядом в клеенку на столе. По красным клеткам разбросаны монеты, как будто кто-то хотел сыграть в шахматы, не имея в распоряжении фигур. Она берет несколько центов и зажимает в кулаке.
— Мама научила меня считать мелочь, — тихо говорит она. — Я очень долго не могла запомнить, думала, что монета в десять центов — это один цент, она ведь меньше. Но мама не сдавалась. Говорила, что уж что-что, а мелочь считать я обязана научиться. — Луиза промокает глаза мятой салфеткой. — Простите. Просто… Смешно, как мы твердим, что дети — собственность родителей, хотя на самом деле все наоборот.
Я вдруг вспоминаю себя совсем маленькой, вспоминаю, как отец меня обнимал. Я пыталась обхватить его, но у меня не получалось закольцевать экватор его тела полностью, отец все равно оставался необъятным. И вот однажды у меня получилось. Не он меня обнял, а я его, — и в тот миг мне очень хотелось, чтобы он обнял меня в ответ.