Но тело отказывалось внимать здравым доводам и действовало на особицу, ведомое непонятной силой. Аккуратно сложил всю одежду, которой его наделили в этом доме — дядин костюм, рубашки, белье, носки, купленный ему клетчатый пиджак. Рядом поставил черные лакированные ботинки. Облачился в латаную серую рубаху и суконные штаны (гардероб, в котором он сюда прибыл, нашелся во встроенном шкафу). Отыскал огрызок химического карандаша и принялся за прощальную записку. Несколько вариантов исчиркал и порвал. Нужно было спешить. Он боялся, что Ада проснется и войдет сюда. Тогда… он не знал, что будет тогда, но этого следовало избежать во что бы то ни стало.
«Эти серьги оставляю Вам в возмещение расходов, связанных с моим пребыванием. Всеволоду Ивановичу скажите, что меня срочно вызвали в Иркутск».
Сойдет. Придумывать что-то еще нет времени. Безымянная сила гнала его прочь из ведьминского гнезда, на вольный воздух.
Алексей подхватил котомку и, стараясь не стучать сбитыми кирзовыми сапогами и не скрипеть входной дверью, выскочил из квартиры. Спускаясь по лестнице, он ни разу не оглянулся.
Антикварные часы в гостиной пробили семь раз.
— Жаль, — пробормотал он, уловив отголосок часового боя. — Жаль.
Так и трясся в пустом в этот ранний час трамвае с одной лишь мыслью, которую и мыслью-то было не назвать: «Жаль. Жаль. Жаль». И только на кольце вдруг подумалось: «Но куклу все же не раздавил». И мир начал расцвечиваться вновь.
Посидел на лавочке у Александринки, вспоминая все, что произошло с ним, поломал голову, что же делать теперь. Выходило, что нечего. Впрочем, не совсем так — оставалось у него в Ленинграде одно пустячное, чужое, в общем-то, дельце…
Дядя Гриша, солидный зэк-«хозяйственник» из Ленинграда, пришел по этапу, когда Алексею оставалось мотать всего три месяца, — правда, об этом еще никто не знал. С собой дядя Гриша привез кучу справок о правительственных наградах и трудовых заболеваниях и еще — валторну в коленкоровом чехле. Его почти сразу определили на хлеборезку, а свой инструмент он расчехлил, придя к Алексею в оркестрик. Музыкант он был так себе, но собеседник занимательный и человек без явной подлянки. Дядя Гриша, стреляный воробей, довольно долго присматривался к Алексею и только буквально накануне его освобождения за ночным чифирем обратился-таки с серьезной просьбой. Уж больно удачно все сходилось, а второго такого случая пришлось бы ждать еще годы — всего-то их дяде Грише нарисовали восемь, за крупное хищение.
С одной стороны, была у дяди Гриши в родном городе давняя, основательная подруга Надежда Поликарпова. С другой стороны, далеко не все нажитое многолетними трудами возвратилось в казну — кое-что было припрятано по разным надежным местам, знать о которых ни Алексею, ни Надежде неинтересно. Но одно местечко оказалось, из-за понятной спешки, неудачным, гиблым — самое большее через год-два пойдет на снос ветхий дровяной сарайчик, и захованное в нем добро либо отойдет совершенно незаслуженно к случайным людям, либо пропадет вовсе. Обидно. И вот какая получается комбинация: Надежда знает, где сарайчик, Алексей теперь знает, что в нем примерно находится, а дядя Гриша знает, и что, и где, но только, по удаленности своей и несвободе, взять не может. Так пусть тогда возьмет Надежда. Кое-что сбережет для него, кое-чем сама попользуется. Ясное дело, в письме, которое подлежит обязательной цензуре, всего этого внятно не скажешь, а невнятно — Надежда не поймет, да и начальство, не любящее туману, не пропустит. Так что сам Бог велел Алексею, будучи, значит, в далеком Ленинграде, заглянуть к Надежде по такому-то адресу и передать пару приятных слов.