— Замочить... это для егеря что казнить — одно и то же, — не стал вдаваться в подробности своего сленга полусотник. — А насчет ответа общего... ох, прав ты, Радимир, прав, оттого мы и были каждый сам по себе, оттого и рвали друг друга, как волки, что жили и отвечали порознь, — согласился Иван. — Только и в вашей Правде не все гладко. Сам мне рассказывал, что за все серебром да золотом ответить можно. Если мошна тугая, то убить почти любого для такого человека плевое дело, заплатил в княжескую казну — и гуляй. Отчего так? У нас тоже можно было откупиться от совершенных злодейств, да только негласно. Если видоков множество было, уже трудно монетой за свободу судье заплатить! Хотя, конечно, от количества зависит...
— Сам и посуди, — принял участие в споре воевода. — Коли все одно откупаются, может, и ладно это? Пусть монета в княжеский доход идет, все на пользу будет.
— Нет, Трофим. — Радимир положил тому руку на плечо. — В этом прав Иван. За злодейства платить кровью своей, долгой работой али несвободой надобно. А не золотом, ибо сие введено было, абы варягов пришлых от суда скорого тяжелых на руку новгородцев отвратить да месть кровавую пресечь. Месть кровавая дело богопротивное, из-за горячности нрава роды вырезались в одночасье, и пресекать сие надобно было. А вот не дать тугой мошне свою вседозволенность показать, так то дело верное. А за откупом под полой особые княжие люди должны следить, что порядок блюдут. Егда не сам князь суд ведет, а тиуны его. Самому-то ему монету совать не будет никто — он и так всем владеет.
— А у нас кто мог бы за порядком следить? — заинтересовался Иван. — Народу прибавляется, скоро тяжбы начнутся, особенно в новой веси. Вот тот же Петр мог бы? Я, кстати, никак не пойму, что за человек он? Вот я под тебя ушел полусотником, а он даже глазом не моргнул. Ведь второй после тебя человек на веси был все это время, дружинными ведал. А теперь как бы в стороне оказался. Иной бы на его месте копать под меня начал... ну, или вслух на мою косорукость с мечом указывать, или на ухо что плохое шептать да позорить втихомолку. А Петр все так же обходителен, как будто и не замечает, что я в чем-то обошел его. Мне это как раз в нем и нравится, да привык я, что людишки власть свою так просто не отдают... Ждать мне от него дурного чего?
— Петр... — задумчиво произнес воевода. — И так, да не так все. Те, кто от жизни кусок хотел урвать, те в Суздаль подались. Сюда же вои те пошли, у кого сама жизнь кусок души вырвала, так что не тревожься за него, ему твои устремления... а они есть, твои устремления, хоть и городишься ты на словах от власти. Так вот... ему они — как мирская суета монаху. Со мной он будет до конца дней моих али своих, так мне мнится. А может, и с дитями своими, Мстишкой да Ульянкой. Они у него одни остались на всем белом свете...