— Поставь ему кляп, Петр! — прервал поток словоизвержения воевода. — Обращаюсь к вам, выборные, и к вам, гости, как сторонним людям. Купец сей в известность не поставлен, как ушкуй его вместе с людишками взят был. Оттого и пытается криком раздор сеять. Но то поправимо. Пычей, выйди к нам, расскажи, какие слова сей муж кидал, стоя на ушкуе своем, да с чего стрелами побить вздумал? Да обскажи, пошто полусотник мой рать позвал, и какие вести отроки до вас донесли.
Пока Пычей обстоятельно докладывал выборным, которые, как уславливались, были избраны из тех, кто не участвовал в событиях той ночи, воевода внимательно оглядел гостей. Эта сцена была именно для них. Приглашенные отяки сидели, чуть приоткрыв рот, слушая синхронный перевод Пычеевского младшего сына. Черемисы же уже были отчасти посвящены в детали, пока плыли сюда на ладье, но тоже с интересом слушали рассказ от первого лица. Когда же отяцкий староста закончил, воевода повернулся к собранию, чтобы задать свой вопрос:
— Вои, мечи поднимите — кто был на лодьях тех и речи внимал, в коей новгородец сей вину свою признал и словом позорным нас поносил, а потом указал воям своим стрелы в нас пускать?
Лес клинков взметнулся, озаряя отблесками окрестности пажити. Опять же рассчитано все было только на гостей да пленных. Три четверти из ратников не понимали той ночью, кого же и как поносил Слепень с носа своего ушкуя. Ну, так об этом надо еще и догадаться, говорил воеводе его полусотник, ухмыляясь и разглаживая свои усы. А на гостей такое количество видоков явно повлияло. И те на новгородцев уже бросали взгляды, не сулящие ничего хорошего. Выждав несколько мгновений, воевода дал знак вытолкнуть вперед одного из пленных, отличающегося от остальных прямым спокойным взглядом. Взгляд этот явно говорил внимательному взору, что с его владельцем уже имели беседу и тот о своей судьбе не беспокоился.
— Назови себя, новгородец, да сказывай, как дело было, и не совершал ли ты каких непотребств?
— Не новгородец я. — Широкоскулое круглое лицо с живыми глазами это подтверждало, а неторопливые, вальяжные движения выдавали, что паренек воином не был. — Зовут меня люди Мокшей, хотя я из эрзян.
— Давай-ка все о себе сказывай — как попал на ушкуй, да откуда сам? — Трофим Игнатьич был явно настроен на неторопливую, плавную беседу.
— Недалече от Мурома поселение мое, на другой стороне по Оке обитаем мы, племя мое вы мордвой называете. Токмо мы не мордва, а эрзя, — начал горячиться парнишка. — Еще мокша есть, так их тоже неверно чествуют иной раз.