Обычно, когда люди молчат, возникает какое-то напряжение, неловкость. Но сейчас никакой неловкости не было. Они наслаждались обществом друг друга, и никто из них не представлял, чем эта игра в молчание может закончиться.
Наконец Невский спросил:
– Вы замужем? – и чуть не задохнулся от собственных догадок.
– Можно сказать, что да… – прошептала она на выдохе и глаза ее увлажнились, – через несколько дней свадьба. Вы не знаете,
что я здесь делаю? Скажите мне, почему я здесь? И что мне теперь делать? – Она разорвала колечко лимонной кожуры и посмотрела на Игоря так, словно только он сейчас мог ее спасти.
– Вы здесь потому, что и Я здесь… И я знаю, что нам делать… Пойдемте и ничего не бойтесь… – Он поймал ее руку в свою и крепко сжал ее. – Если вы мне доверитесь, то ничего страшного не произойдет.
– И вы доставите меня домой? – Валентина затаила дыхание, представив, как он сейчас будет ловить такси, чтобы отвезти ее домой, на Масловку.
– Да, – сказал Невский каким-то странным голосом и помог сойти с высокого стула. Она почувствовала, как он потянул ее к выходу, и подчинилась ему полностью.
Они вышли из душного бара на улицу. Шел мелкий прохладный дождь. Для конца августа нормальная погода. Валентина почти бегом бежала за Невским, который продолжал держать ее за руку, вдоль каменной стены, не понимая, где же здесь может быть стоянка такси.
Когда Игорь распахнул огромные прозрачные двери гостиницы, напоминающей офис гигантского предприятия с великим множеством красных кожаных кресел и стеклянных столиков, она подумала, что он просто ищет телефон, чтобы позвонить… Но когда он, усадив ее в одно из этих кресел, подошел к застекленной конторке с красной надписью «администратор», она поняла, что ошиблась в своих предположениях.
И если через несколько минут они поднимались на лифте куда-то очень высоко, то душа Валентины стремительно летела в пропасть. Сердце ее стучало, тело начало подрагивать от непредсказуемости ситуации, щеки горели, а глаза почему-то начало щипать…
Звеня ключами, Невский открыл номер, расположенный в самом конце длинного, устланного толстым красным ковром, коридора, протянул Валентине руку и, только оказавшись в полной темноте, сжал девушку в своих объятиях, отыскал ее губы и поцеловал долгим, мучительно долгим поцелуем, во время которого он ждал ее реакции и больше всего боялся, что ошибся… Но судя по тому, как податливо оказалось ее тело, как покорно она легла на кровать и позволила себя раздеть, он понял, что переживал напрасно.
Ему захотелось зажечь свет, но он так и не смог оторваться от ее тела, которое так не походило на безжизненное тело Анны. И не потому, что Валентина была искушена в любви, просто она отдавалась ему так, словно хотела этим сказать: возьми меня полностью, я вся твоя, от кончиков ногтей до самой низменной мысли. Хотя вряд ли такова; вообще могла существовать в этой драгоценной головке, которая теперь покоилась на его плече, готовая подняться в любое мгновение, стоит ему только этого пожелать.