Музыка теперь звучит чересчур громко, в быстром темпе. Не понимаю, что в ней так привлекало меня раньше. Ведь это же просто шум — беспорядочный хаос звуков.
Стараюсь не обращать внимания на тот факт, что он только что сказал «мы». Это слово, произнесённое характерным для Алекса мелодичным, подсмеивающимся тоном, звучит невероятно подкупающе.
— Вообще-то, я как раз направлялась домой, — заявляю я и внезапно осознаю, что сердита на него, сама не понимая толком, за что. Наверно, за то, что он оказался не тем, кем я думала, хотя мне, скорее, следовало бы благодарить судьбу за то, что он — совершенно нормальный, Исцелённый, и с ним я в безопасности.
— Как это — домой? — говорит он, словно не веря своим ушам. — Ты не можешь вот так взять и уйти!
Я всегда старалась не поддаваться злости или раздражению — просто не имею на них права в доме Кэрол. Я слишком многим ей обязана, и к тому же, после нескольких истерик, устроенных мною в раннем детстве, терпеть не могу то, как она потом неделями смотрит на меня — искоса, будто анализируя, оценивая... Наверняка она думает: «Вся в свою мать». Но в этот раз я не сдерживаюсь, даю волю гневу. Мне осточертели люди, ведущие себя так, словно этот мир, этот «другой» мир — настоящий, нормальный, а я — какой-то выродок. Разве это справедливо? Как будто все правила вдруг разом изменились, а мне об этом позабыли сообщить.
— Ещё как могу! — Я разворачиваюсь и направляюсь вверх по склону, воображая, что теперь-то он от меня отстанет. Не тут-то было.
— Погоди! — Он в три прыжка нагоняет меня.
— Что ты делаешь? — взвиваюсь я, повернувшись к нему лицом, и снова удивляюсь — до чего уверенно звучит мой голос, особенно если принять во внимание, что сердце чуть из груди не выпрыгивает. Может, в этом и состоит секрет? Может, так и нужно говорить с парнями — сердито и непреклонно?
— А что я делаю? — ухмыляется он. Мы оба чуть-чуть задыхаемся — должно быть, оттого, что летели вверх по склону, — а он всё равно в состоянии улыбаться. — Я всего лишь хочу поговорить с тобой.
— Ты преследуешь меня! — Скрещиваю руки на груди, словно закрываюсь от него в защитный кокон. — Ты преследуешь меня! Опять!
Вот оно! Он недоумённо вскидывает голову, а я ощущаю мгновение болезненного удовольствия: ура, мне удалось его поразить!
— Опять? — обалдело переспрашивает он. Какое счастье — наконец-то не я, а кто-то другой не может найти подходящих слов!
Зато моя речь теперь льётся потоком:
— Мне кажется, это немного странно: я себе живу преспокойно, знать тебя не знаю и видеть не вижу, и вдруг, ни с того ни с сего, куда бы ни подалась, везде вижу тебя!