Дальше я не слышала. То есть не слушала. Ушла, чуть живая от горя.
Женат! И записок десятки. И он на них не отвечает. И жена скоро приедет.
В моей голове все смешалось в кучу. Даже не знаю, как там, в театре, я удержалась от слез, как не показала родителям своего горя. А они меня уже ждали: остановили такси, хотели быстрей до дому добраться. Отец собирался завтра с утра на работу пораньше уйти.
Но ушел он ночью…
Ну вот, я начала рассказывать об этом. Как перестали бить вахрушинские ходики, так воцарилась тишина. То есть сначала у меня до одури звенело в ушах, а потом стало тихо, и я порадовалась, что можно еще спать и спать… аж шесть с половиной часов… и тут я услышала, как в наш двор въехала машина. Свет фар мелькнул на миг и погас, я слышала только рокот мотора, потом и он умолк. Опять стало совершенно темно и тихо, непроглядно темно и убийственно тихо.
В это мгновение скрипнула кровать родителей. Это встал отец. Подошел к окну. И сказал:
– Ниночка, это за мной.
Мама слетела с постели, босиком пробежала к нему, и раздался ее шепот, полный такого ужаса, которого я больше никогда в жизни не слышала:
– Да там же темно! Ничего не видно!
– Не сомневайся, – сказал отец, неотрывно глядя в ночь. – Это они.
* * *
Алена подошла к телефону и вызвала такси. Да, машина нужна ей прямо сейчас. Поедем на Донецкую, потом, возможно, обратно. Да, хорошо, она будет ждать звонка от диспетчера.
Перезвонили быстро, и через несколько минут Алена уже сидела в новеньком белом «Форде». У этой фирмы все машины были белые. Этим цветом, новизной и оранжевыми щитками на крыше они выделялись среди прочих нижегородских такси, разномастных, порой старых и неприглядных. Фирма, кстати, так и называлась: «ННТ» – «Наше новое такси».
– Номер дома на Донецкой какой, моя-то? – спросил таксист, и Алена сокрушенно вздохнула. Среди множества лингвистических нижегородских приколов было и это обращение. Моя-то – вот так, именно так. Без уточняющих существительных. Просто местоимение.
У Алены эти слова вызывали приступы сардонического смеха. Иногда очень даже не к месту. Скажем, Андрей, один из постоянных ее кавалеров – самый постоянный и самый влюбленный, – как-то раз шепнул, обнимая ее, нависая над ней, двигаясь в ней:
– Моя-то…
Не передать, какой нежностью был наполнен его голос! Может быть, это значило: милая, любимая, ненаглядная. Но Алена поскорей потянулась к Андрею, обняла и принялась целовать, чтобы он, не дай бог, не догадался, не узнал, что ее сдавленные стоны не имеют никакого отношения к страсти: это был с трудом сдерживаемый смех.