– Игорь Владимирович, вас подвезти?
А он останавливается и смотрит на меня своими огромными черными глазами, такими же, как у Ленского, которого он пел в «Евгении Онегине», или как у Надира из «Искателей жемчуга»…
В сиянье ночи лунной
Ее я увидал,
И арфой многострунной
Чудный голос мне звучал…
Я не могла удержаться: плакала, когда по радио передавали эту арию. Плакала и в этот вечер, потому что мы вернулись из оперного, где опять слушали «Искателей жемчуга» Бизе, и я не могла сдержать слез, то ли от любви, то ли от красоты, то ли от всего вместе. Я просто не могла с собой справиться, потому что, когда Надир пел:
О ночь мечты волшебной,
Восторги без конца…
О где же ты, мечта,
Где ты, греза,
И счастье?.. —
голос его дрожал от безнадежности потери, как будто силился подсказать мне, что я все потеряю, все. Но я этого не понимала. Я только один раз оглянулась на маму – и увидела, что на ее щеке блеснула слезинка. Мама тоже плакала! Ну, подумала я тогда, значит, мне можно не стесняться, можно плакать.
Почему я не оглянулась на отца? Возможно, его глаза тоже были влажны от слез прощания, от слез предчувствия прощания…
Когда мы уходили из театра, когда уже вышли в вестибюль, я сказала родителям, что обронила перчатку, и вернулась. Подбежала к гардеробщице – там их несколько было, в раздевалке-то, ну, я выбрала ту, лицо у которой вроде бы подобрей было, и спросила ее, увидит ли она сегодня еще раз Игоря Владимировича Порошина.
Она так хитро на меня посмотрела и говорит:
– А что?
А у меня и слова с языка нейдут. Стою, как дурочка, как школьница, которая не приготовила урока, – и молчу.
– Ну ладно, – сжалилась она надо мной. – Давай свою записочку.
– Ой, – так и ахнула я, – откуда вы знаете?
– Да, милая, – говорит она, – думаешь, ты одна такая? Каждый вечер такие записочки нам всем передают, а еще сколько в театральном подъезде оставляют!
– Что вы говорите?! – Я так и помертвела. А потом подумала: ну а как же, как же иначе, когда он по Свердловке к трамваю идет, за ним целый шлейф поклонниц тянется. Конечно, не я одна такая умная: записочку написать.
– А он их читает, записки эти? – спросила я дрожащим голосом.
– Надо быть, – по-старинному ответила гардеробщица. – Надо быть, читает. А что бы не читать? Небось мужчине всегда приятно, когда ему в чувствиях изъясняются. Вот только отвечает ли кому – тут я тебе ничего не скажу. То есть я так думаю, что ответа тебе не дождаться. Ну сама посуди, когда ему письма писать? Опять же – человек он женатый…
– Как женатый?! – ахнула я.
– Да как все, – хмыкнула гардеробщица. – Как все люди. Жена у него в Ленинграде живет, она балерина, говорят, если Порошину на новый сезон контракт возобновят, так и она сюда приедет. Сколько ж можно жить по гостиницам да в столовках желудок портить, заживут, как все люди!