Осмысленное выражение постепенно возвращалось в Дашины глаза — выражение такого восторга, такого счастья, что Алекс захотел умереть сейчас, сию же минуту, потому что он совершенно трезво, отчетливо понимал: лучше этой минуты у него никогда в жизни не будет. Она неповторима, потому что все данные им обеты обрушились сейчас на него, подобно водам всемирного потопа, некогда затопившим землю, и погребли под собой жалкого грешника, отступника... до самозабвения влюбленного человека.
— Про... простите, сударыня, — из глубин рта, все еще хранящего память о невероятных, возбуждающих, сводящих с ума движениях ее языка, он выдавил хриплый шепоток, который ему самому напомнил предательское шипение змеи, — простите меня. Но на пороге мелькнул государь, и я счел, что лучше сразу предоставить ему некие безоговорочные и неоспоримые доказательства нашего с вами сговора.
— Что? — выдохнула Даша, которая словно бы и не слышала ни звука, произнесенного им, а потом блаженное, хмельное выражение вытекло из ее глаз, как вытекают слезы счастья. — Государь? Значит, это лишь для государя?..
Она обернулась порывисто, недоверчиво, и Алекс вместе с ней глянул на порог бальной залы... там было пусто, никого там не было!
Полно, да не померещился ли ему ожесточенный юнец в белом парике? А может быть, это враг рода человеческого, бес-искуситель, принял облик молодого государя, чтобы вынудить Алекса совершить то, что он совершил, и ввергнуть его в пучины греха?
Даша снова оглянулась к нему, и снова надежда зажглась в ее глазах, но тут Алексу уже ничего не оставалось, как приложиться к ее руке похолодевшими губами и прошипеть тем же змеиным, ядовитым, предательским шипом:
— Прощ-щайте, с-сударыня. Ваш-ш покорный с-слуга навеки! Прощ-щайте!
Он не стал ждать, когда взор ее вновь померкнет, и вышел.
Странное ощущение владело им! Алексу случалось убивать людей — случалось нередко, однако он знал, что делает это если не для вящей славы Божией, как талдычат отцы-иезуиты, так во имя общей единой веры, соединяющей сердца, во имя высшей цели, коя, по бессмертному выражению Николо Макиавелли, оправдывает любые средства, и совесть его отродясь не грызла: заставив человека проститься с жизнью, он спал, ел, жил спокойно, отчего же именно сейчас впервые возникло в нем страшное раскаяние, словно впервые отнял у невинного его живую душу, отчего именно сейчас он шел — и подавлял желание то и дело поглядывать на свои руки, прятать их стыдливо, как если бы они были обагрены кровью?..