Алекс даже не успел осознать, что нужно сделать, а тело уже действовало. Он шагнул вперед, обнял Дашу, прижал к себе и припал к ее губам.
Мгновение изумленного оцепенения — потом ресницы ее поникли, а руки взлетели, легли на его плечи... осмелев, сцепились на шее, а губы покорно приоткрылись под его губами.
И он, и она — оба целовались впервые. Алекс — потому что обеты, данные им, требовали сурового целомудрия, Даша — по младости лет, да и с кем ей было проходить поцелуйную науку в замшелой воронихинской глуши? Сердце ее спало прежде, спали и желания... теперь все проснулось, все вздрогнуло, все встрепенулось в ней. Да и наука оказалась не хитра, требовала больше чувства, чем навыка, ну а чувства сейчас переполняли ее — как бы не захлебнуться! Что же говорить об Алексе?.. Весь мир замкнулся меж их сомкнутых губ — да, ни больше ни меньше, чем вся вселенная! Прежние беды и радости, горести и мгновения счастья, чудилось, вообще перестали существовать, исчезли, растворились в этих самозабвенных движениях губ, впившихся друг в друга.
Те неведомые прежде, немыслимые ощущения, которые пробудил в них этот первый, невероятный, ослепительный поцелуй, требовали какого-то выхода. Уже было мало стоять просто так, сливаясь только губами. Уже пошли бродить по телу Даши нетерпеливые руки Алекса, а по его спине — дрожащие руки Даши, уже грудь Даши расплющилась о мужскую грудь, а бедра их вжимались друг в друга, словно хотели расплющить неведомое нечто, которое мешало им прижаться теснее, еще теснее, влиться друг в друга, стать единым существом. Уже стоны рвались из их неразрывно сомкнутых ртов, уже зарождались в глубинах помутившегося сознания слова извечного вопроса — и ответа на этот вопрос, слова согласия, полной взаимной покорности, слова, которые выразили бы их иссушающую, испепеляющую жажду взаимного нераздельного, вечного обладания. Пальцы Алекса вдруг ожгло новым, неведомым прежде ощущением, новый аромат коснулся ноздрей, и до него дошло, что он касается обнажившейся груди Даши.
«Господи! — ударило мыслью словно кнутом. — Да что же я делаю? Я ведь раздеваю ее!»
С усилием оторвался от нацелованных, припухших губ, он какой-то миг еще не в силах был разомкнуть объятия. Оба с трудом открыли глаза, уставились друг на друга — незряче, испуганно, — а руки, словно воришки, которые пьггаются скрыть следы грабежа, шарили по телам, натягивая на Дашины плечи шелк платья, спустившийся так низко, что обнажилась грудь, поправляя смятые, задранные юбки, приводя в порядок перепутанные волосы и пытаясь отыскать несчастный фонтаж, выпавший-таки из прически и теперь сиротливо, обиженно валявшийся на полу, одергивая камзол и кафтан Алекса, под который забрались, лаская, нежные руки...