Незнакомец смотрел на Даньку испуганно, ожидая нового взрыва горя, нового всплеска рыданий, однако тот сидел понуро, слишком обессиленный страшными открытиями.
— Да, — выдавил он наконец. — Наверное, это были они. У матушки глаза голубые...
— Бирюзовые, — вздохнул незнакомец. — Редкостной голубизны. А у ее супруга был шрам на щеке.
— Был, — кивнул Данька. — Почти двадцать лет тому назад получил он сию рану в деле под Батурином [6], бок о бок со светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым сражаясь против предательского гетмана Мазепы...
И умолк, чтобы снова не разрыдаться.
— Да, — хрипло проронил незнакомец, — нам есть за что мстить, причем мстить сообща. Вот вам моя рука... о, раны Христовы, я ведь связан, да и вы тоже! Однако я так и не назвался, сеньор Даниил. Имя мое дон Хорхе Сан-Педро Монтойя.
— Так и есть, иноземец! — не удержался Данька от изумленного восклицания. — Однако батюшка сказывал, будто все иноземцы говорят на каких-то тарабарских наречиях. Где же вы так ловко по-нашему говорить навострились?
— Это очень диковинная история, мой юный друг, — ответствовал дон Хорхе. — Я бы сказал, неправдоподобная... Возможно, если Бог и его Пресвятая Матерь будут к нам милосердны и попустят нас остаться в живых, я поведаю вам ее. Но история сия очень длинная, а сейчас следует подумать о другом. Ежели мы желаем свершить отмщение, надобно как минимум иметь свободные руки! Попытаемся развязать наши путы и бежать отсюда прочь. Вы согласны?
— Согласен-то я согласен, — пробормотал Данька. — Тут и спору никакого быть не может. Однако как же быть, коли и у вас, и у меня руки связаны?
— Ну, рты у нас, благодарение Богу, не заткнуты, — хмыкнул дон Хорхе. — Давайте-ка, молодой сеньор, повернитесь ко мне спиной и подставьте ваши руки к моим зубам. Заранее прошу прощения, если нечаянно укушу.
— Кусайте на здоровье, — сказал Данька, дивясь, что же сам не додумался до такого простого способа избавления от пут. — Главное дело, чтоб зубы об эту костру( остатки стеблей льна, конопли после трепания, здесь: путы) не сломать!
— Ничего, — буркнул дон Хорхе, отплевываясь, ибо уже приступил к делу, — зубы у меня, благодарение Богу, крепкие!
Данька еще прежде обратил внимание, что его невольный сотоварищ по несчастью то и дело, надо или не надо, произносит имя Божие. Сказано в Писании: «Не поминай Господа всуе!», тому же и матушка Данькина всегда учила своих детей, а отец присовокуплял, что лишь монашеской братии пристало то и дело божиться, ибо они и есть слуги Божий. Неужели этот иноземец — монах? В таком разе понятно, что он имел в виду, говоря о своих обетах. Ежели у белого духовенства есть дозволение на брак, то черное дозволения такого не имеет. А в иноземщине, сказывают, и вовсе никому из монашеского сословия не дозволяется ни жениться, ни любодействовать с бабами. А ведь эта, как ее, девка-спасительница хотела что от него, что от Даньки именно любодейства, это было понятно даже Даньке при всей его молодости. Хоть у него ни в жизнь не было ни с кем ничего такого, даже поцелуев, однако же земля слухом полнится, и кое-что об отношениях мужчин и женщин Данька успел узнать. Говорят, умелая и горячая бабенка может соблазнить любого мужика, будь он хоть трижды монах. Знать, эта девка была либо негорячая, либо неумелая. Да и вообще, кто на такую немытую польститься может? Данька вспомнил застарелый запах ее пота — и брезгливо передернулся. А как мерзко шарили ее руки по его телу...