Все самое ужасное в жизни всегда происходит именно вдруг. Добра ждешь-ждешь, готовишься к счастливому событию, а оно все не приходит. Но беда внезапно сваливается на голову!
Угораздило же этого глупого мальчишку простудиться. Ну ладно, перемерз, с кем не бывает, а вот оспу-то где подхватил, паршивец?
— Говорят, от Сергея Григорьевича заразился, — услышал он голос сына Ивана и понял, что невольно задал свой вопрос вслух. — Дядюшка ведь, несмотря на то, что дети его в оспе лежали, продолжал ездить ко двору. Вот и доездился.
— Ну, это чепуха, — отмахнулся Сергей Григорьевич, который тоже был здесь. — Я ведь здоровехонек. И никто ведь больше не заразился. И дети на поправку пошли. А он, — князь значительно ткнул пальцем в стену, за которой где-то далеко находился Лефортовский дворец, — а он, гляди, вот-вот... — И перекрестился.
Алексей Григорьевич тоже перекрестился и рявкнул:
— Не каркай.
Брат терпеливо снес грубость, да и никто из Долгоруких, собравшихся сегодня в Головинский дворец, не обратил на непочтительность внимания. Здесь были человек десять князей Долгоруких, собравшихся по просьбе Алексея Григорьевича и на время позабывших старинные распри. Слишком сурово грозила обернуться к ним судьба. Ко всем Долгоруким!
— Еще Блументросты эти клятые, — безнадежным тоном сказал князь Иван. — Лечить не умеют, а берутся. Лихорадку, что наперед оспы высыпала, лечили как обыкновенную лихорадку, давали государю прохлаждающие напитки. Господина Бидлоо призвали, так он аж за голову схватился. Болезнь-де развилась, на подошвах высыпала. А это всяким таким-этаким может окончиться, сами понимаете.
— Которого уж уморили, а? — с изумлением пробормотал Василий Владимирович. — Немцы нечестивые. Гореть бы им живьем в пламени адовом!
— Еще не уморили, чего вы раскаркались! — вспылил Алексей Григорьевич. — А вот, кстати, о немцах. Василий Лукич, — повернулся он в угол, где притих тот, кого называли самым умным из Долгоруких. — Ты чего отмалчиваешься? Что за письмо тебе прислали Вестфален, датский посланник, Братислав да испанец этот хитроглазый?
Василий Лукич медленно вынул сложенный вчетверо лист, уже изрядно затертый на сгибах. Сразу стало ясно, сколь часто он читывал и перечитывал письмо посланников. Не разворачивая лист, Василий Лукич процитировал:
— "Слух носится, что его величество весьма болен, и ежели наследство России имеет быть принцессе Елизавете или Голштинскому принцу, то императору и королю дружбы с Россией иметь неможно, а понеже его величества обрученная невеста фамилии вашей, то и можно удержать престол за нею, так же, как после кончины Петра Первого двенадцать знатных персон, в том числе Меншиков, государыню императрицу Екатерину удержали, то и вам по вашей знатной фамилии учинить можно, и вы силы и славы имеете".