Значит, нужно сделать так, чтобы он этого лица не увидел, вот и все, вот и выход.
– Дядюшка (по уговору, она называла Блофранта Аксюткина только так, ну а Мальфузию, понятно, тетушкой), попросите господина Хвощинского подождать несколько минут. Мне нужно... я должна привести себя в порядок.
– Да ты, Варенька, и так красота на загляденье! – окинул ее взором Аксюткин и улыбнулся так, словно и красота, и загляденье эти были совершенно делом его рук.
– Нет уж, дяденька, мне переодеться нужно!
– Во всех ты, душенька, нарядах хороша! – ответствовал неумолимый Аксюткин. – Вот еще – стану я принуждать к ожиданию столь высокопоставленную персону! Да Наденька Самсонова за такой визит небось отдала бы... А впрочем, я не сплетник, нет!
Анюта смотрела на Аксюткина почти с ужасом. Он не слышит, он просто не хочет слышать ее доводов. Сейчас позовет Хвощинского – и все то чудесное, мирное, счастливое, что только-только начало устраиваться в ее судьбе с приходом в этот защищенный, закрытый от жестокости человеческой, невероятный мир – театр, – враз исчезнет, развеется быстрее, чем развеивается дым цветения садов вишневых под дуновением ледяного ветра!
– Ничего с господином Хвощинским не сделается, если он подождет чуть-чуть, – сказал в это время Митя Псевдонимов, и Анюта воззрилась на него с изумлением и благодарностью. – Поди, поди, скажи ему, ровно, мол, пять минуточек! – И, довольно бесцеремонно вытолкав за дверь озадаченного Блофранта, он обернулся к Анюте: – Что случилось, Варенька, свет мой? На вас лица нет!
– Потом, Митенька! – взмолилась она. – А сейчас помогите мне, Христа ради! Мне нужно стать неузнаваемой!
– Все для вас сделаю, что ни прикажете, – пробормотал он так тихо, что Анюта могла бы подумать, что это ей почудилось, когда б у нее было время думать о чем-то другом, а не о том лишь, как спастись от Хвощинского.
– Парик! Скорее парик! Черный, с кудрями! – приказала она, падая на низенькую табуреточку перед гримировальным столиком и хватая пуховку и растушевку.
– Погодите, у меня лучше получится! – сказал Митя, нахлобучивая на ее голову парик воронова крыла, который надевала Мальфузия в роли цыганки-гадалки в водевиле «Семь счастливых карт», и прикрывая Анютино платье старым, залатанным пудромантелем Аксюткиных. – Глаза закройте и сидите тихо. Две минуты – и...
Сердце у Анюты колотилось так, что в ушах звенело. Она не вполне понимала, что происходит, но осторожные, почти невесомые прикосновения к ее лицу Митиных рук, его легкое дыхание за спиной вселяли покой и уверенность, что все будет хорошо. Странным образом чудилось ей, будто тетушка Марья Ивановна оказалась рядом с ней, приобняла за плечи и шепнула: «Богу верь, моя лапушка! Он тебя не покинет!»