— Полагаю, да. — Эшер вспомнил, как они вальсировали с Франсуазой. Неуклюжая с виду, в танце она двигалась легко и безошибочно. — Но не для людей моего возраста, — добавил он. — Те, что помоложе, конечно, предпочитают фокстрот и танго.
— Танго. — Она словно бы попробовала на вкус незнакомое слово. — Звучит как фрукт из Нового Света. Если надкусить — сок потечет по подбородку. Когда-нибудь я и этому научусь… — Взгляд ее вновь скользнул по танцующим. — Было время, вальс считался скандалезной новинкой. Признаться, мне тоже так казалось. — Антея улыбнулась воспоминанию. — Эрнчестер тогда еще любил танцевать. Гриппен смеялся над нами. Его ведь всегда интересовало лишь то, что служит убийству. А мы часто бывали на балах. Чарльз… жаль, что вы не застали его прежним.
— Что же его изменило? — Эшер произнес это почти беззвучно, но Антея услышала. Взглянула на него сквозь вуаль и снова отвела глаза.
— Время. — Она огладила изгиб ручки кофейной чашечки — точь-в-точь как это делала Лидия, когда что-то ее тревожило. На Эшера Антея не смотрела по-прежнему. — Жаль, что вы не знали его таким. Жаль, что вы не знали нас обоих.
Вокруг звучала музыка, шаркали подошвы, и тем не менее за их столиком как бы возникла тишина.
— Вы читаете частные объявления в «Таймс»? — спросил Эшер, отвлекши ее от печальных раздумий. Потянулся за своим открытым саквояжем, но был остановлен болью в боку. Просто указал на газету, торчащую наружу. — Точнее: читал ли их ваш супруг?
— Мы все это читаем. — Антея наклонилась и взяла газету сама. — Мы годами, а бывает — десятилетиями следим за тем, что происходит с людьми. Для нас это все равно что романы Бальзака или Диккенса. А ночи длинны.
Эшер развернул страницу и коснулся пальцем того самого объявления.
— Субботний номер, — сказал он. — Вот это, как мне кажется, впрямую связано с его исчезновением. «Юмитсиз» по-турецки означает «лишенный надежды». По-английски возможен вариант «Уонт-хоуп». Эрнчестер знает турецкий?
— Когда-то он был одним из послов короля Карла в Константинополе, еще до того, как мы поженились. Он отсутствовал три года. Разлука показалась мне вечностью. — Антея сухо улыбнулась, осознав нечаянную иронию этой фразы, и добавила: — Да мне и сейчас так кажется, когда я об этом вспоминаю. — Она нахмурилась, сравнивая текст объявления и расписание поездов, найденное ею в ночь исчезновения Эрнчестера. — Но почему? — спросила она наконец. — Что он мог такого ему сообщить, этот Олюмсиз-бей, если Чарльз уезжает, не известив меня? Даже без поддержки Гриппена — у нас еще в запасе было достаточно надежных укрытий. Нам ничего не грозило. Люди проникли в наш дом, да, но они сделали это ночью. Он бы без труда справился с ними. Ночью люди беспомощны. Чарльз знает в Лондоне каждый подвал, каждый закоулок. Допустим, он когда-то хорошо знал Вену, но города со временем меняются, и это очень опасно для тех, чья плоть воспламеняется от лучей солнца. Чем Олюмсиз-бей мог поманить его?