— Уже слишком поздно вам возвращаться, шевалье. Оставайтесь на ужин, а переночуете в комнате, от которой вы уже однажды отказались. Вы у меня в долгу.
Он склонил голову. Ее лицо в наступающей темноте было еще более загадочным. Вся она походила на статую, засыпанную листвой. Бледные щеки статуй, их улыбки захватывают вас врасплох, и вы не знаете в этот момент: живое тело перед вами или камень. Статуи больших далеких парков…
— Нет, Виктория, это неприемлемо. Я могу вас скомпрометировать.
Она опять рассмеялась своим чудесным прозрачным смехом, похожим на веселый перезвон струй водопада.
— В этой глухой деревне? Но, шевалье, я вам доверяю.
Ему захотелось крикнуть: «Нет! Не надо! Только не это!» Но он тем не менее позволил взять себя за руку и, казалось, был счастлив услышать:
— Благодарю вас за то, что вы назвали меня Викторией. Вы мне доставили огромное удовольствие. А сколько сейчас может быть времени? Мастер и рабочие уже, наверное, закончили работу.
— Так вы остаетесь здесь одна?
— Конечно, служанка болеет, а я не хочу никем ее заменять. К тому же, в случае опасности она ничем не сможет помочь. Но у меня есть пистолеты отца, и я умею стрелять. Я вам покажу.
«О, Ландро, уходи отсюда! У-би-рай-ся! Сама невинность заманивает тебя прямо в сети. Разве тебя остановит пистолет? Напротив, ты ее быстро обезоружишь, и тогда… мастер, рабочие ушли… Она одна, в твоей власти! Она сама в этом призналась. А не хитрее ли она, чем хочет казаться?»
Виктория внесла металлический расписной поднос с кувшином вина и горкой маленьких колбасок. Затем снова ушла на кухню. Рейн спокойно нес свои воды за стеклами окна, и, чем темнее становились окружающие холмы, тем больше светлела его вода. Ландро она казалась блестящим брюхом рыбы. «Ты что, заболел? Кто тебе набил голову подобными мыслями?» Он словно прирос к креслу отца Виктории и, чувствовал себя в нем удобно. Жестокая жизнь разжала свои объятия, скорее, это началась какая-то другая жизнь, и навевала ему какие-то надежды. Из камина выпало обгоревшее полено. Он взял совок и щипцы, бросил его обратно, подправил огонь. «Я все же не дам Виктории повода для беспокойства», — подумал он. Языки пламени, казалось, тоже пели. Они танцевали на спинах поленьев чарующий хоровод. Это были маленькие феи, вспыхивающие сильфиды, эфемерные существа. «Кажется, я замерз в этой повозке. У меня начинается лихорадка». Сосновые поленья, сгорая, распространяли по комнате смолистый запах.
Во время ужина он ни минуты не скучал, испытывая странное удовлетворение от того, что Виктория прислуживала ему за столом, подкладывала лучшие куски, наполняла его стакан, предлагала съесть еще что-нибудь, извинялась, что не может предложить ничего, кроме обычных местных блюд. Кто-нибудь когда-нибудь разве оказывал ему такое внимание? Кто с такой простотой и вместе с тем с гордостью готов был ему услужить?