— Вот эта гора, рядом, называется Жюстис, а дальше горы Алуэтт… Вот там мельницы Бурнье. Страшные воспоминания. Вон те два окна на втором этаже — комната моих родителей, там я родился, там мою мать и сестер в девяносто четвертом… Пойдем отсюда! Господин Ажерон, может быть, именно в этот момент околевает.
— Любовь моя…
Она взяла его за руку, но он, под впечатлением нахлынувших на него воспоминаний, оттолкнул эту теплую, дружескую руку.
— Не будем раскисать. Пошли, рысью! Прости, я забыл, что ты начинающий наездник.
— Я могу попробовать, Юбер.
— Не надо торопиться.
Она хотела спросить: «Вы не слишком много заботитесь о безопасности моей персоны?», но воздержалась. Крестьяне с ферм Ажерона приветствовали их глубокими поклонами, шевалье отвечал им…
Соважо нашел своих друзей в «Зеленом дубе» и подробно рассказал им о результатах своего визита.
— Нет, он ничуть не изменился, хотя она, по-видимому, вскружила ему голову, и еще как. Нельзя понять, кто она по происхождению, то ли простая девка, то ли из дворян.
— Сегодня, — сказал Ланьо, во всем, кроме политики, настроенный мирно, — все смешалось. Дочери буржуа учатся играть на пианино, а дети аристократов растут рядом с индюками и коровами. Все, кроме крестьянок, одеваются как светские дамы, как их отличить?
— А я чувствую голубую кровь даже в тумане: голос, лицо, ручки, лодыжка, едва уловимые приметы аристократки! Но тут… тут!..
Ажерон не перенес удара, несмотря на свою жадность. Его наследниками остались в равных долях вдова и племянники. Г-жа Ажерон ненавидела Нуайе, считая усадьбу грубой и мрачной. Она была уроженкой Тура, воспитывалась в веселом и легком с виду доме на берегу Луары. «Я зачахла среди этих камней», — заявляла она не раз своим служанкам, хотя сама весила не меньше двухсот фунтов. Решили продать имение с аукциона, но никто не решился купить его.
— Никто не покупает, потому что это мое имение, — говорил Ландро Виктории. — Ах, если бы у меня было хотя бы тысяч сто франков, дело быстро бы решилось. Они не потребовали бы больше.
— Но, Юбер, они у вас есть, — отвечала Виктория. — Вы забыли о кованом сундучке.
— Нет, Виктория, я не ем из этой тарелки.
Что означало: «На эту наживку ты меня не поймаешь, красавица. Из-под нее слишком явственно виден крючок».
— Я ничего не теряю, клянусь вам. Если хотите, вы вернете их мне, когда сможете, тем более что они ничьи.
— Хорошо, я согласен. Но только тогда составим бумагу.
— Пусть будет так, если это облегчит дело.
Через нотариуса сошлись на ста десяти тысячах франков. Ландро взял в долг у Виктории пятьдесят тысяч. Еще пришлось решать проблему конвертирования старых луидоров в современную валюту. Новость о выкупе имения прежним владельцем распространилась по краю. Злые языки разнесли, что Ландро вроде бы разорился и наследники Ажерона, раскаявшись, сами вернули ему имение, а продажа его была фиктивной. Когда эти сплетни достигли ушей шевалье, он пришел в ярость и разбил в бешенстве пару кувшинов, выбросил в камин свою трубку, накричал на подвернувшегося под руку слугу, затем успокоился и вдруг разразился своим «ржанием». Он придумал, что на эту гнусную ложь ответить! Ах! Ландро разорился! Ах! Эти добрые Ажероны ему сделали подарок! Посмотрим. Церемония продажи и покупки Нуайе пройдет публично. С нотариусом была согласована дата, и в назначенный день этот сумасшедший запряг в украшенную лентами повозку четырех белых волов, поставил на нее огромное блюдо со ста десятью тысячами франков золотом и серебром и направился по дороге в Эрбье. Рядом восседая его верный Десланд. Они объехали все окрестные деревни и хутора, пока добрались до города. Городская площадь Эрбье была полна народу, как в базарный день. Почти все жители собрались туда, чтобы посмотреть на белых быков, карнавальную повозку и ее золотой груз. Это был прежний шевалье. Свою встречу с друзьями он превратил в веселый балаган.