— Я не перенесу большего, дорогая кузина. Мой желудок отвык. Нужна осторожность.
Он захотел подняться в комнату Юбера. Юный шевалье уложил его спать. Ненадолго вздремнув, старый Ландро потребовал, чтобы он рассказал ему во всех деталях обо всем. О страшной ночи Нуайе, о мельницах, о пребывании в Ублоньер, о Форестьере и его отряде и о годах, проведенных в Сурди. Он не выпускал из своих холодных рук ладонь сына.
— Я вернулся. Я вижу тебя. Ты снова со мной, сын мой!
— Достоин ли я вас?
— Почему ты об этом спрашиваешь?
— Я гуляю, охочусь, разговариваю, ем, сплю и ничего другого не делаю, отец!
— И что же?
— Вы сражались, вы рисковали собой, вы жили!
— Под Кобленцем, в Праге, везде, где мне пришлось побывать, и каков результат?
— И вы вернулись!
— Да, мне всегда не хватало звуков нашего языка, я везде чувствовал себя чужим.
Приведя себя в порядок, старший Ландро вышел к завтраку. Он одел редингот Юбера, который болтался на нем, как на вешалке. Из воротника рубашки торчала тонкая гусиная шея. Особенно выделялись руки: лишения и работа иссушили их до костей. Он не переставал восхищаться:
— Серебро, хрусталь, чистые скатерти, вышитые лилиями, Бог мой, я не верю своим глазам! И герб? О, да! Этот фамильный герб Сурди… Господи, как это было давно! Кажется, в другом мире! Неужели вы так живете каждый день?
— Да! Конечно, дорогой кузен.
— Неужели подобное блаженство возможно?
После кофе, от которого он отказался, г-н дю Ландро вернулся в комнату Юбера. Молодой человек не знал о чем и говорить. Он в первый раз чувствовал, что такое быть человеком, потерявшим надежду. Он ожидал слез, бичующих слов, трагических размышлений. Эта сдержанность его расстраивала. Наконец он посчитал удобным сказать:
— Отец, вы не так уж и бедны. У меня двадцать тысяч ливров ренты от моей матери. Все, что у меня есть, принадлежит вам.
— Спасибо, мой мальчик.
Старик тяжело вздохнул.
— Вы плохо себя чувствуете?
— Слишком хорошо. Я к этому еще не привык.
Он вынул из жилетного кармана медальон, протянул его сыну.
— Возьми его. Там портрет твоей матери. Я с ним никогда не расставался… Как ты думаешь? Ажерон разрешит нам посещать часовню?
— Я не знаю.
На минуту показалось, что старик задремал. Однако его мысль продолжала свой ход.
— Никто не помолится за меня. Я знаю, здесь уважают только тех, кто сражался в королевской армии. Эмигрантов не любят.
— Вы преувеличиваете.
— Мы были далеко. Мы проиграли, несмотря на наше мужество, гений принца Конде и отвагу молодого герцога де Берри. Мы проиграли, потому что никому не были нужны. Союзники с легким сердцем жертвовали нами, никогда нам не помогали.