Католические священники относят к области obsessionis все так называемые медиумические явления. Навождения этого типа терпел протопоп Аввакум.
«А егда еще я попом был, с первых времен, егда к подвигу стал касатися, тогда бес меня пуживал сице. Изнемогла у меня жена гораздо, и приехал к ней отец духовный; аз же из двора пошел в церковь по книгу с вечера глубоко нощи, по чему исповедывать больную. И егда пришел на паперть, столик маленкой тут поставлен, поскакивает и дрожит бесовским действом… И я, устрашася, помолясь перед образом, осенил его рукою, и пришед поставил ево на месте. Так и перестал скакать. И егда я пошел в трапезу, тут иная бесовская игрушка. Мертвец им лавке стоял в трапезе, непогребенной; и бесовским действом верхняя доска раскрылась, и саван стал шевелиться на мертвом, меня устрашая. Аз же, помолясь богу, осенил мертвого рукою и бысть по прежнему паки. Егда же вошел в олтарь, ано ризы и стихари шумят и летают с места на место: дьявол действует, меня устрашая. Аз же, помоляся и престол поцеловав, благословил ризы рукою, и, приступив, их пощупал: а они висят по старому на месте. Аз же взяв книгу, и вышел ис церкви с миром. Таково то бесовское ухищрение к человеком».
Грешники терпели от дьяволов при жизни много меньше и даже иногда получали от них любезности, но бывало и то, что еще заживо приходилось расплатиться за порочность свою, потерпев от дьявола чудовищные муки.
Всего опаснее было демонское напущение в смертный час. Тут уже дьявол не разбирал, кто грешник, кто святой. Он был уверен, что смерть — верное орудие, перед которым, и святой спасует. Более того: по средневековой легенде, он простер свою дерзость до того, что присутствовал на Голгофе при распятии Спасителя, рассчитывая повторить искушение, с которым потерпел неудачу в пустыне. В виде хищной птицы он даже уселся было на самый крест. Присутствие демонов у смертного одра человека решительно подтверждают в 858 году епископы Реймский и Руанский в письме к Людовику Германскому. Цели такого присутствия разнообразны. Во–первых, дьявол рассчитывает помешать раскаянию умирающего. Во–вторых, захватить душу, обреченную аду, на отлете и без всякого замедления. В–третьих, — человеку, за душу которого предвидится большой спор с добрым началом, предложить, в час смертного страха, дьявольские свои услуги, за уже несомненную и бесспорную продажу души. В–четвертых, они просто любили мучить человека предсмертным ужасом и отягчать агонию. Тысячи тысяч христиан испытывают, умирая, эту пытку, незнакомую людям античного мира, — что, в смертный час, комната больного переполняется угрожающими чертями, которые тянутся к одру его жадными когтями. Гениальной художественной передачей этого поверья, точно, схватившей дух его и в то же время сохраняющей краски строгой реальности, является сцена смерти епископа Никласа в Ибсеновых «Претендентах на корону». В ожидании лютой борьбы за душу умирающего Фауста, Мефистофель заранее окружает его всякой нежитью (Lemuren), а, когда Фауст падает мертвым, вызывает к трупу его из ада целые полчища чертей. Умирающие часто не только видят дьяволов, но и вступают с ними в физическую борьбу: так было с Людовиком Благочестивым, св. Катериной Сиенской и множеством других. Русская художественная литература имеет для этого момента сильную картину: смерть дьявола Ахиллы в лесковских «Соборянах».