Ляхов даже начал пересчитывать это дело в рубли и копейки, но Тарханов довольно резко его оборвал, хотя и понимал причину возбуждения товарища. У всех нервы проявляются по-разному. Конечно, не полсотни террористов они положили, а человек тридцать от силы, но и это много.
И то, что после такого внезапно-сокрушительного удара банда не рванула в панике назад, а наоборот, перегруппировалась и явно собирается атаковать снова, майору очень не нравилось.
Он ошибся и в оценке сил противника. Решил, что их всего около пятидесяти, а оказалось — минимум втрое больше. Скверно, одним словом.
— Успокойся, док. Разговорился… Лучше водочки прими, пару глотков, только не больше. И не высовывайся, упаси бог. Сейчас они придут в себя и дадут! Сотни две стволов у них есть.
И снова замурлыкал, не слишком музыкально, ту самую песенку. Дошел до забытого места, опять запнулся.
Неожиданно Ляхов подхватил:
— И значит, надо выстоять, покуда не помрем,
Аты-баты…
— Чего? Ты тоже эту песню знаешь?
— Нет, по логике текста догадался, — усмехнулся доктор, и майор не понял, шутит он или так и есть на самом деле.
А насчет предстоящего огневого налета Тарханов немного ошибся. Перед тем как начать очередную атаку, с той стороны выдвинули за подходящий камень парламентера.
Без всякого мегафона, приложив ко рту сложенные воронкой ладони, тот закричал на приличном русском языке:
— Эй, земляки! Уходите. Пропустите нас. Вас не тронем. Здесь делить нечего. Захотите, дома будем разбираться. Ждем пятнадцать минут. Потом не жалуйтесь!
— А ну, Вадик, залепи этому попугаю, — попросил Тарханов, потому что фланговая позиция Ляхова вполне это позволяла.
Капитан сдвинулся метра на три в сторону, засек расположение кричавшего и выстрелил. Попал, разумеется. Чуть ниже левого уха. Так и брызнуло!
И вот тут с той стороны действительно дали.
Гулкие хлопки штурмовых винтовок, частое тарахтение пистолетов-пулеметов многократно отражались от сжимающих ущелье скал, сливаясь со звуками ударов сотен пуль о камни и тоскливым воем рикошетов.
Спустя несколько минут эта какофония дополнилась раскатистыми очередями крупнокалиберного «браунинга» или «гочкиса», на удивление быстро снятого с вьюков, собранного и установленного на позиции.
Этот вой, визг и грохот сами по себе вызывали непреодолимое желание закрыть голову руками и как можно плотнее втиснуть тело в щель между валунами. А ведь весь этот концерт означал, что каждый кубометр пространства исполосован сотнями сгустков горячего металла, и ничтожнейшего из них, даже отбитого пулей осколка кремня достаточно, чтобы навсегда поставить в жизнях офицеров преждевременную жирную точку.